Жёлтый фонарь, или Ведьмы играют честно!

Всю последующую неделю я носился с этой книгой, как ненормальный, умоляя родных «посмотреть охоту». Ровно через семь дней отец, который все еще мучился из-за моего жестокого избиения (ну да, я орал, как резанный, но главным образом потому, что папиному колену доставалось гораздо больше, и мне трудно было сдерживать смех), сдался. Он договорился с каким-то знакомым и ранним летним утром мы оказались в охотничьем домике где-то в предместье Влаи.

Не стану утверждать, будто природа мне особенно понравилась. Скользкая трава, скрывавшая острые камни, ветки под ногами, то и дело ломавшиеся с оглушительным треском, комары и слепни… Что здесь привлекательного для привыкшего к комфорту столицы мальчишки? А вот дом, в котором мы провели одну-единственную ночь, я вряд ли когда-нибудь забуду.

Его стены были сложены из грубо обтесанных бревен, крышу выстилала золотистая солома. Идеальное место, чтобы представлять себя отважным первопроходцем, осевшим на диких землях. Отец утверждал, при постройке не использовали ни единого гвоздя, только я тогда в это не мог поверить.

Тот домик на одну комнату, сочетавшую функции кухни, гостиной и спальни, много раз всплывал в моей памяти как наглядное пособие к давней житейской мудрости: «Осторожнее с желаниями».

Так вот, именно такую конструкцию из бревен гораздо большего диаметра в Крайних горах называли крепостью. И произносили это слово с гордостью и почтением. Даже Подаренная, выведя меня к западному перевалу, указала на деревянный дом и, тщательно скрывая благоговение, произнесла:

— Это — крепость!

Мой план предполагал, что мы придем к Белому как паломники. Ага, конечно! Может, девчонка (язык не поворачивался величать ее девушкой — слишком уж мелкая) под несколькими слоями грязи и могла сойти за аборигенку, но я выделялся среди худощавых жилистых горцев как дуб в сосновом лесу. Или как горный баран в стаде горных коз… Пожалуй, последнее сравнение самое точное, учитывая то, что я в полной мере осознал тщетность своей маскировки, лишь выйдя на открытое пространство перед крепостью.

Подаренная уверяла, будто поклониться Белому приходят толпы народа, причем большую часть посетителей составляют кочевники. Не думаю, что она намеренно хотела ввести меня в заблуждение, однако то утверждение абсолютно не соответствовало истине. И это мягко говоря! В зоне обзора не было видно никого, кроме просильщиков из селения, да и те боязливо жались друг к другу.

Вождь овцеводов и несколько его приспешников едва взглянули на меня. Они выглядели донельзя расстроенными, так что я решил, будто послушники отказались помогать в моей поимке.

— Думаю, большую жертву потребовали, — прошептала из-за моего плеча девчонка. — Не меньше двух овец. Ты глаза не забывай прятать! И меня прикрывай.

Я послушно щурился и думал о том, что добровольно пихаю голову в пасть крокодилу. Идея «притвориться кочевником с юга» показалась просто идиотской. Длинная юбка из жесткой травы смотрелась очень по-дикарски, хотя я сомневался, что на юге растет эта самая трава, сорванная в близлежащей болотистой низине. Узор, нарисованный синей глиной на красной (в которой мне пришлось буквально искупаться), в точности повторял очертания моих шрамов, зато кожа страшно чесалась. Поднятые вверх волосы с множеством воткнутых по всей голове перьев придавали мне более чем чуждый вид, только одно дело дурачиться, изображая выдуманного персонажа, а другое — заявиться к тем, кто помнил, как выглядели мои внутренности. Оставалось надеяться, что с памятью у послушников дела обстояли куда хуже, чем с искусством боя.

Две пары глубоко посаженных глаз привратников смерили меня с ног до головы. Я невольно поежился и шлепнул рукой по бедру, ощутив легкий укол. Комар или пчела? Да какая разница! Главное — послушники. Неужели сейчас их безразличные лица озарит вспышка воспоминания? Пастухи-то меня не узнали, но они явно чувствовали себя не в своей тарелке, какие уж тут разглядывания.

— Кто?

Я бы поклялся, что ни один из привратников рта не раскрыл. Они вообще казались высеченными из темного дерева статуями, украшавшими крыльцо, и лишь движение их век выдавало жизнь.

Ощутимый тычок под ребра заставил меня ответить:

— Н-н-на-и…

«Навагрем из Влаи» — едва не сказал я, но язык принялся заплетаться и выдавать отдельные звуки.

— Зачем?

«Вернуть Белого, чтоб он сам разгребал эту кашу» — так и хотелось заявить, а вышло:

— В-в-в-нут-т-т-ри-и с-с-с-с…

Я едва удержался, чтобы не коснуться губ. По всему выходило, что мной манипулировали, причем с двух сторон. Послушники требовали правду, а Подаренная… Да ладно, не могла она быть настолько сильной. Зачем моя помощь той, что способна вложить в чужую голову мысли? Впрочем, нет, мысли и слова — разные вещи. Интересно, она способна управлять только речью, или… Не хотелось бы проверить это на собственной шкуре.

Дверь распахнулась.