Жёны Шанго

– Я вижу, ты… – Мать не закончила фразы, глядя на голову Эшу, выглядывающую из пёстрого свёртка в руках Эвы. Затем, подняв на дочь ледяные, страшные глаза, медленно произнесла, – Я недооценила тебя, девочка. Что ж… тем хуже.

– Дона Каррейра, что здесь происх-х-х… – Голос профессора растаял в глухом, угрожающем рокоте, падающем на голову Эвы, как несущиеся с горы камни.

«Она пробирается в твоё ори… Держись, держись! Вспомни, чему тебя учил Обалу!» Почти теряя сознание, изо всех сил цепляясь за здравый рассудок, Эва чудовищным усилием закрыла свою волю.

«Ошумарэ, Обалуайе, арроробой! Антото! Братья мои, помогите!»

И они помогли. Радужная, сияющая аше Марэ хлынула ей в голову, пробивая тяжёлый, вязкий затор, освобождая сознание. А следом спешила колючая, острая, стальная, такая неудобная, но единственно возможная аше Обалу. Она лезвием прошлась по камням Нана Буруку, легко развалив их на жирные ломти бесполезной глины. С головы Эвы словно рухнул булыжник. Она вскинула руку в ритуальном жесте, уже не заботясь о том, что подумает о ней профессор Жантос. Ориша Эуа вступалась за своих братьев, и никто не смел встать у неё на дороге!

Нана Буруку вполголоса рассмеялась ртом, в котором зубов было гораздо больше, чем положено человеку. Чёрные впадины её глазниц горели недобрым светом. Лицо, ставшее маской из обожжённой глины, застыло в древнем, вселенском безразличии.

– Девочка моя, девочка моя… Ты забыла, кто ты такая, моё нежное создание! Ты, Эуа, никогда не вступавшая в битву! Ты, не пожелавшая даже выйти замуж, – ведь мужчины так грубы и глупы! Ты, ни о чём никогда не думавшая, кроме своих фигурок и картинок – детских игрушек! Ты – облачко на небе, радуга в руке своего брата, лунная игра на волнах! Ты – лужица дождевой воды, которая высыхает за краткий миг! Ты – всё то, что красиво и бесполезно, да-да, совсем бесполезно! Что ты сделаешь с древней глиной, тяжёлой магией Первой Земли, родившейся до начала времён? Я – Нана Буруку, праматерь всех ориша, я – Знающая Пути! Ты – моя неразумная дочь, и я не хочу тебе вредить. Отойди с дороги, девочка моя. Моя война не с тобой. Пока что не с тобой.

– Ты не тронешь моих братьев, – одними губами прошептала Эва. В сердце холодным насекомым вполз ужас. Она знала, что мать права, что ей никогда не справиться с Нана Буруку – но оставить Огуна и Эшу без помощи было немыслимо. Едва балансируя на грани сознания, Эва всё же смогла сотворить вокруг себя сверкающее дождевыми каплями яйцо, насквозь пронизанное радугой. Радугой, выходящей цветным, переполненным влагой лучом из её головы – и Эва знала, что другой конец луча входит в ори Ошумарэ. Пока радуга не порвана – Марэ держит её на поверхности, он хранит её…

Нана Буруку с интересом наблюдала за её манипуляциями.

– Девочка моя, чудесно! Это же просто замечательно! Невероятная красота, и искусно сделано! Что ж, оставайся в своём яичке: это самое лучшее, что ты можешь устроить! А мне предоставь делать то, зачем я пришла! – И, не глядя больше на радужную сферу, в которой терялась Эва, она быстро прошла мимо.

Эва застонала от ужаса: что ей стоило взять с собой в сияющее яйцо Огуна?! Ведь нужно было только протянуть руку… Но руки у неё были по-прежнему заняты Эшу, сердито смотрящим на неё через край шёлкового платка. Эва знала: одной рукой тяжёлую статуэтку ей не удержать, а поставить Эшу на пол означает разорвать сферу. Но Огун… Господи, Огун!

А Нана Буруку уже стояла рядом со столиком. Эва не могла смотреть на её огромный рот, растянувшийся в ужасающей акульей улыбке, когда мать положила руку на голову глиняного Огуна.

– Огун! Йе! Аго, аго, аго! – не помня себя вскричала Эва, призывая ориша. Радужная сфера лопнула, цветной луч исчез, оставляя её беззащитной. Но Нана Буруку даже не повернулась к ней. Судорожно сжимая в ладонях Эшу, Эва смотрела на то, как мать берёт в руки статуэтку Огуна, поднимает её над полом и…

– Рирро, Эуа! – раздалось, заставив задрожать стены, громовое приветствие. Эва повернулась, чуть не выронив Эшу. И встретилась глазами с доном Жантосом.

На профессоре больше не было круглых очков. И глаза, которые посмотрели на неё из-под сведённых бровей, были уже глазами Огуна – могучего, беспощадного, свирепого воина. «Ориша оседлал свою лошадку… – как во сне, подумала Эва. – Мой брат здесь!»