Жёны Шанго

– Не стоит, – устало предупредил Ошала. – Ни один ориша не переступит запрет Нана Буруку. Не смогу даже я.

Эшу повернулся. Усмешка его была недоброй.

– Для Эшу нет запретов, дон Ошала, – напомнил он. И взял в руки керамического Шанго.

Лиловая искра не распорола комнату. Не блеснул огонь, не грянул гром. Но лицо Эшу перекосилось от боли, и Шанго заплясал в его руках.

– Бросай его! Скорее! – выпалил дон Каррейра. Но Эшу, закусив губу так, что по подбородку побежала струйка крови, только неловко мотнул головой. И очень осторожно опустил Шанго в открытую сумку. Пластиковая молния на сумке тут же, зашипев, оплавилась. Затлел синтетический ярлычок. А Эшу, разжав, наконец, ладони, выругался так, что Ошала зажмурился.

– Иди в ванную! – крикнул он, видя, как на ладонях парня лишайниками расползаются чудовищные ожоги. – Сунь в холодную воду, может, ещё…

Эшу, не открывая глаз, помотал головой. Из горла его вырвался короткий всхлип.

– Я… потом… не смогу ещё раз… Отойди, сукин сын!!! – заорал вдруг он так, что хозяин дома метнулся в сторону. Не обращая на него внимания, Эшу оскалился, как оцелот, сквозь зубы выпустил целый залп отборнейшей брани и изувеченными руками схватил изображение Ошосси. Послышалось тихое шипение. Запахло горелым мясом. Тяжело грохнул об пол опрокинутый стул. Но Ошосси уже был водворён в сумку рядом со своим братом.

Эшу кулём повалился на пол, пачкая безупречно белые плиты пола кровавыми отпечатками ладоней. Его лицо было пепельного цвета. Дон Каррейра молча, хромая, вышел из комнаты. Вернулся с кастрюлей холодной воды, в которой плавали кубики льда.

– Давай сюда руки, малыш.

Не открывая глаз, Эшу послушался.

Через полчаса Эшу стоял на пороге квартиры с сумкой, которую он так и не смог застегнуть: оплавленная молния не поддавалась. Ладони парня были аккуратно перевязаны, кровь на губах запеклась коричневой коркой, но он уже снова улыбался.

– Я снял боль, но это ненадолго. Раны не по моей части, лучше тебе обратиться к Осаину[70], – встревоженно говорил дон Каррейра. – И поскорее, мальчик! Там местами до самой кости… это очень опасно.

Эшу кивнул.

– Как ты собираешься вести мотоцикл? – Эшу не ответил, и Ошала, помолчав, сказал, – Всё окажется зря, если ты свалишься на трассе и расколотишь их.

– Вот уж чего не будет, – заверил Эшу, небрежно прикладывая два забинтованных пальца к бейсболке. – К вашим услугам, дон Каррейра! Рад был повидаться. Да – и не вздумайте уволить тётку внизу! Она так старалась меня схватить и обезвредить! А у неё больное сердце и шестеро детей, так что – никаких жалоб домовладельцу! Передайте мой поцелуй сеньоре Каррейра!

Танцующей походкой он вышел на лестничную клетку и прикрыл за собой дверь. Придерживая сумку локтем, запрыгал вниз по ступенькам. И остановился, усмехнувшись, когда сверху упало:

– Что с Эвой? Ей грозит опасность?

– Это не ваша забота, дон Ошала! – проорал снизу Эшу. – У Эвиньи есть братья!

Некоторое время он прислушивался, но сверху больше не донеслось ни слова.

В подъезде Эшу перекрыла выход свирепая консьержка.

– А ну стой, бандит! Полиция уже едет! Что ты там делал, хотела бы я знать? В какой квартире ты был? Что у тебя в сумке?!

– Я нигде не был, тётушка, – вежливо ответил Эшу, беря толстуху под локоть и морщась от пронзившей ладонь боли. – И ты меня даже не видишь. Я – галаграмма.

– Кто?.. – опешила мулатка. Эшу трогательно поцеловал её в пухлую щёку. Интимно посоветовал на ухо:

– Позвони своей дочери, скажи, чтобы не совалась сегодня на Кабесу со своим дружком. Её Витора ждут большие неприятности, если он не кончит ошиваться на чужой территории! Жаль Дору, будет плакать, а она такая красотка!

Мулатка захлопала глазами, попятилась. А чёрно-красная бейсболка уже мелькнула в дверях и пропала.

– Боже правый… – пробормотала консьержка. И, выхватив телефон, пронзительно завопила в него, – Доринья! Чтобы шагу не делала сегодня из дома! Я всё знаю, потаскуха! Предупреди своего жулика Витора, чтоб духу его не было нынче на Кабесе! Его убьют! Это сказал Эшу! Эшу!!!

А Эшу уже шагал по мостовой Рио-Вермельо к своему мотоциклу. Он остановился лишь на минуту: чтобы набрать номер на телефоне и самым нежным голосом сообщить:

– Эвинья, я сделал всё, что ты просила. Всё, любовь моя. Да, оба у меня. Да, все живы. И я тоже. Уже в аэропорту?.. Говори номер рейса, малышка: я встречу тебя!

Самолёт из Сан-Паулу прибыл в Баию в три часа дня. Но ещё полчаса Эва пряталась в туалете аэропорта, плеща себе в лицо холодной водой из-под крана. Из зеркала на неё смотрело несчастное, распухшее от слёз лицо. Эва ничего не могла с собой поделать и все полтора часа полёта проплакала, испортив несколько упаковок салфеток и приведя в полнейшее расстройство добродушную чёрную даму в соседнем кресле. Негритянка сначала долго вздыхала и закатывала глаза. Затем решительно крякнула, извлекла из своей объёмистой сумки носовой платок величиной с детскую пелёнку, плитку шоколада и сомнительного вида сигарету. Протянув всё это Эве, посоветовала: