Жёны Шанго

– Уже не из чего выбирать. – Ей было невыносимо тяжело говорить. Смертельная усталость давила виски, и Эва всерьёз боялась лишиться чувств. – Возьми свои ножи. Надо начинать. Никто, кроме тебя, не отгонит моей матери… и не выпустит из Эшу эту мерзость.

– Но кто откроет ворота?! Кто откроет врата на макумбе, если Эшу нет?!

– Пусть Эвинья позовёт его, – тихо сказал Марэ. – Когда она зовёт – Эшу придёт на край света. И сделает всё.

И Эва, закрыв глаза, позвала:

– Эшу… Ларойе, Эшу Элегба… – и в голове у неё разом ударили барабаны макумбы. Тяжёлый бой атабаке заставил дрожать землю. Вибрирующим контрритмом вторили ему агого. Голоса, пришедшие из сырой и душной тьмы, заглушили слабый голос Эвы:

– Ларойе, ларойе, Эшу, аго…

И он, конечно же, пришёл. Открыв глаза, Эва увидела своего брата на берегу моря, самозабвенно пляшущего в лунном луче. Сегодня Эшу спустился на макумбу не воином, а ребёнком. Его чёрно-красная накидка весело развевалась в золотистом свете, а руки и ноги выделывали немыслимые коленца. Эшу смеялся, открыв большой, как у лягушки, рот, и его белые зубы сверкали под луной. От этого весёлого, беззаботного смеха, казалось, вот-вот закружатся пальмы и запляшут прибрежные волны, забрызгивая пеной песок. В чёрной баиянской ночи горели звёзды – и в их свете на макумбу спускались ориша.

Вот Эшу отпрыгнул в сторону, давая дорогу Обалуайе – хмурому божеству на кривых ногах, укутанному в пучки соломы. Вот за Обалуайе пришёл полный достоинства Осаин в своём зелёном плаще – и воздух наполнился сырым запахом леса. Ориша закружились в ритуальном танце, сходясь и кланяясь в волнах барабанного ритма, и воздух, густея, всё больше наполнялся пряным духом трав. Угли огня уже раскалились добела, и чёрная жидкость кипела в глиняной чаше Осаина. Эшу, хохоча, носился вокруг снадобья, становился на голову, ходил колесом, и Обалуайе сердито ворчал на него, замахиваясь своей метёлочкой из перьев. Ни он, ни Осаин даже не смотрели в сторону неподвижно лежащего тела в тени пальм.

Жидкость в глиняном котле загустела так, что уже не могла булькать. Голоса барабанов изменились, зазвучали призывно, тревожно. Лунный луч заколебался, из него ушла тёплая желтизна: теперь свет был серебристым, холодным. И из этого ледяного сияния соткалась высокая женская фигура в бело-лиловом одеянии.

Нана Буруку шла по лунным пятнам спокойно и уверенно. Её лицо было скрыто бисерной вуалью, лиловый тюрбан прятал волосы. Обалуайе и Осаин, сдержанно поклонившись ей, отошли в сторону, и Эва поняла, что осталась одна. И шагнула в лунный луч.

– Ты не убьёшь моего брата, Нана Буруку.

Мать засмеялась. Коротко, презрительно. И даже не замедлила шага. Она прошла мимо Эвы, не повернув величаво поднятой головы, шагнула прямо к костру – и в полном отчаянии Эва поняла, что через мгновение огонь погаснет. Холод, лютый холод окатил её с головы до ног. Коченея, из последних сил Эва позвала:

– Огун, йе…

И чуть не оглохла от яростного рокота атабаке. Огун вырос на кромке волн, заслонив собой луну – огромный, как скала. От его хохота поднялись волны на море, закачались пальмы. Синий свет бился в глазах ориша, луна окатывала могучие мускулы, разбивалась о грудь, похожую на каменную плиту. Два ножа были в руках Огуна, два сияющих луча.

Белая фигура Нана застыла. Некоторое время ориша стояли не двигаясь, и лишь сошедшие с ума барабаны наполняли воздух тяжёлыми ритмами. А затем Нана кинулась к огню. Она была быстра, и на миг Эве показалось, что глиняная чаша с жизнью её брата уже летит на песок… – но ножи Огуна один за другим воткнулись в песок под ногами Нана. Она зашипела, отпрянув. Её вуаль упала на землю, и Эва увидела жестокую маску цвета сожжённой глины с двумя чёрными безднами глаз.

– Прочь! – загремел Огун, поднимая руки, – и барабаны взорвались неистовым грохотом. Вторя им, вздыбились океанские волны, закружились звёзды, заплясала безумно кривящаяся луна, – и Нана исчезла. Там, где она стояла, остались лишь вошедшие в песок по рукоятки ножи Огуна. К ним подошли Осаин и Обалуайе. Выдернув оба ножа из земли, они с поклоном подали их Огуну. Тот с достоинством принял своё оружие. И, медленно ступая, сотрясая своими шагами землю, прошёл мимо огня к застывшему телу.

Первый нож распорол кожу Эшу от левого плеча к животу. Второй, крестом, – поперёк груди. Неподвижное тело изогнулось, дрогнуло. Тяжело, почти устало опустилось на песок. Чёрная заражённая кровь хлынула из широких порезов, шипя, как живое существо, и песок вокруг немедленно оказался пропитан ею. А Осаин уже обмакнул в чашу свою метёлочку и передал её Обалуайе. И Эва поняла, что всё закончено. И наконец-то можно, забывшись, раствориться в торжествующем барабанном бое.

… Эва открыла глаза. Спальню Жанаины наполнял голубой свет раннего утра. В открытом окне чуть покачивались ветви пальм. Подоконник был подёрнут сквозистым бисером росы. Из патио раздавались мягкие, ритмичные удары. Они напомнили Эве грохочущие барабаны из её сна. И, разом вспомнив минувшую ночь, она села на постели.