Жёны Шанго

– Дьявол… – выдохнул он, увидев руки Эшу. Повязки не сняли, но было видно, как страшно вспухла и почернела кожа выше бинтов, на предплечьях и локтях. – Что это? Где он умудрился?..

– Он сказал, что упал с мотоцикла… – пробормотала Эва. Огун как-то странно взглянул на неё. Затем перевёл взгляд на спортивную сумку Эшу, стоящую на подоконнике. Марэ тоже посмотрел туда. Подойдя, протянул руку.

Фиолетовая искра с треском рассекла воздух. На потолке с шипением образовалось чёрное пятно. Затлела занавеска. Марэ с криком отпрянул к дверям, а Эва оказалась плотно прижатой к полу всем центнером веса своего старшего брата. Ощущение было такое, будто на неё грохнулся товарный вагон, груженный шлакоблоками. Затрещали рёбра. Из лёгких со свистом вырвался воздух, и Эва чудом сумела просипеть:

– Огу-у-ун… Пожа-а…луй… ста…

Но Огун уже и сам вскочил на ноги. И уставился на сумку.

– Проклятье… Вот в чём дело! Нана наложила заклятие! Но как же он… Чёр-р-рт! – он резко повернулся к Марэ. – Что можно с этим сделать?

– С заклятием Нана Буруку? – спросил Марэ, с ужасом глядя на Эшу. – Не знаю, Огун… Ей-богу, не знаю. Как у Эшу хватило ума взять их в руки?! Он же понимал, чем это кончится!

Эва почувствовала, что вот-вот лишится сознания.

– Боже… Святая дева, ведь это я… Это же я его попросила! Я попросила его забрать статуэтки… Но я же не знала! Боже, что за дурак… Ведь мы могли приехать к матери вместе, я сама взяла бы их…

– И тоже сожгла бы руки до костей? – поморщился Огун.

В ответ Эва бережно переложила голову Эшу на постель, вскочила и кинулась к окну. Схватив в руки керамического Шанго, она подняла его над головой. Рука Огуна машинально дёрнулась к поясу с пистолетом, Марэ вскинул руку в ритуальном жесте защиты… но ничего не произошло. Лиловая искра не пронзила воздух, по занавескам не побежал огонь, Эва не выронила с воплем статуэтки. Она просто стояла – бледная, с высохшими полосками слёз на щеках, – и держала в руках спасённого «святого».

– Но почему?.. – одними губами спросил Огун, всё ещё державший пистолет. Эва только жалобно улыбнулась. За неё ответил Марэ:

– Она же сотворила их, Огун. В них её аше, её сила. С этим Нана ничего не может сделать. Поэтому она так старалась, чтобы «святые» не вернулись в руки Эвиньи. Только сама сестра сможет освободить их. А мы… Мы бессильны. Это заклятие Нана.

– А Эшу? Что будет с ним?

Марэ не ответил. Огун покосился на испуганное лицо сестры и отрывисто сказал:

– Я еду за Осаином. Может быть, ещё успеем. Эвинья, ты сможешь пока «держать» Эшу? Часа три-четыре, быстрее я вряд ли…

– Мы справимся, – коротко сказал Марэ. – Торопись.

Огун молча кивнул и вышел.

Он вернулся поздним вечером. Вместе с ним в спальню поднялся чернокожий старик с белыми волосами и бородой, в зелёной, выгоревшей футболке и потёртых шортах цвета хаки. От него пахло табаком и влажным лесом. На морщинистом лице дона Осаина была написана отчаянная тревога. В руках он мял грязный брезентовый рюкзак.

– Силы небесные! – хрипло вырвалось у старика, когда он увидел Эшу.

В маленькой комнате было нестерпимо жарко. Луна, – огромная, жёлтая, – висела в окне, как фонарь. Горели свечи. Эва всё так же сидела с ногами на смятой постели и держала на коленях голову Эшу. Лицо её блестело от испарины, влажные волосы прилипли к вискам. В ногах Эшу сидел Марэ – обнажённый до пояса. Он хрипло, тяжело дышал. Отблески огня прыгали по его окаменевшему от напряжения лицу.

– Вы пока держитесь, мальчик? – спросил дон Осаин, быстро проходя к столу и бросая на него свой рюкзак.

– Эва «держит» сердце Эшу, – сквозь зубы выговорил Марэ. – Сама, уже пятый час. Меня не подпускает, боится, что упущу. А я стараюсь «держать» ори. Пока, кажется, нормально… но сестра скоро не выдержит.

– Вы… дер… жу… – сквозь зубы невнятно выговорила Эва. Дон Осаин подошёл ближе – и, охнув, схватился за грудь.

Руки Эшу раздулись так, что были похожи на пальмовые брёвна. Сильно, толчками пульсировала в выпяченных венах кровь. Что-то чёрное, густое собралось под кожей, поднимаясь всё выше и выше – к горлу, к сердцу. Дон Осаин коснулся лба парня. Отдёрнул ладонь.

– И только хуже с каждой минутой делается, – мрачно подтвердил Марэ, – Это ведь не простые ожоги. Это заклятие Нана. Что можно сделать, местре?

Дон Осаин не ответил. Он смотрел на Огуна.

– Против Нана есть лишь одно оружие. Только одного она боится. Железные ножи Огуна – единственное средство[71].

– Но… как это можно? – медленно, почти спокойно спросил Огун. На его виске бешено пульсировала жила. – Мне? Это сделать мне?

– Да. Мальчик, если ты этого не сделаешь – твой брат не доживёт до утра.

– И, если сделаю, – тоже?

– Всё может быть.

В комнате повисла тишина: слышно было только потрескивание горящих свечей. На пол звонко упала капля воска. Огун вздрогнул, как от удара. По его некрасивому, покрытому шрамами лицу скользнула мучительная гримаса.

– Я не могу, – через силу выговорил он. И, подняв глаза, посмотрел на Эву, словно в комнате больше не было никого. – Малышка, я не могу!

– Кто, кроме тебя? – хрипло спросила сестра.

– Но это может не помочь!