Жёны Шанго

Долорес была трижды права, и Луис опустил ружьё. Почти спокойно подумал о том, что его убьют в любом случае. Хозяева не оставались в живых, если рабы вырывались на свободу. Луис видел изуродованные трупы владельцев факторий, их обесчещенных и убитых дочерей, залитые кровью полы господских домов. И сейчас ему стоило лишь молиться о том, чтобы умереть без мучений.

– Долорес, – голос Луиса звучал твёрдо, когда он обратился к старой служанке. – Долорес, неужели ты тоже уйдёшь с ними?

– Господь с вами, сеньор мой, – негромко сказала негритянка, глядя на него тёмными, холодными глазами. – Куда от вас может уйти ваша старая Долорес? Я здесь. И всегда буду здесь. И не стоит вам смотреть на эти наши игры. Спите, сеньор.

Шершавая ладонь коснулась век Луиса. И он уснул мгновенно – не успев ни удивиться, ни испугаться.

А Долорес подняла руки к голове. Сняла свой тюрбан. Перекрученная тряпка упала на грязный пол. Старая негритянка не спеша спустилась по ступенькам крыльца. Окинула взглядом двор. И властно позвала:

– Ошун!

– Я слушаю тебя, Нана Буруку, – отозвалась та, вызывающе задрав подбородок и положив ладони на бёдра.

– Ошун, ты просто дура. Зачем ты вмешалась в мои дела?

– Меня позвала моя дочь! – надменным жестом Ошун указала на обнимающую её колени Алайя. – Моя дочь, которая ни разу не нарушила моих желаний. Как могла я отказать ей? Как могла я не защитить её? Она воззвала ко мне, её молитва пронзила владения эгунов, и я услышала её. Это ты вмешалась в мои дела, Нана Буруку! И, должна сказать, мне многим пришлось пожертвовать, чтобы…

– Глупая девчонка, – брезгливо процедила Нана, оглядывая спутников Ошун – Шанго и Эшу, которые стояли поодаль, окружённые воинами и рабами, по очереди принимавшими благословения ориша. – Ты знать не знаешь, что такое жертвовать! И даже представить себе не можешь, во что вмешалась! Но, поскольку мои слова для тебя ничего не значат…

– Разумеется!

– …то придётся тебе послушать кого-то другого. Огун, йе!

Нана Буруку воззвала негромко, не повысив голоса – но на заполненном людьми дворе наступила мёртвая тишина. Старик Наго медленно опустился на колени, прижав обе руки ко лбу. То же самое сделал Мбасу. Следом за ними, не сговариваясь, опустились в грязь и бывшие рабы, и воины. И по толпе пронёсся единый вздох, когда за спиной у Нана Буруку возник Огун – огромный, чёрный, в тёмно-синем одеянии, с двумя боевыми ножами в руках. Его некрасивое, иссечённое шрамами лицо было бесстрастным. Он не улыбнулся и лишь чуть заметно наклонил голову, когда толпа людей нестройным хором приветствовала его.

– Что ты здесь делаешь? – Гневный голос Шанго прозвучал над фазендой, как удар грома. – Что ты делаешь там, где пляшу я?

– Я хожу там, где считаю нужным, – сдержанно сказал Огун, не повернувшись в сторону брата. Подойдя, он встал рядом с Нана Буруку и обратился к Ошун, – Дорогая, это была страшная глупость.

– Глупость, Огун?.. – переспросила та дрожащим от обиды и недоумения голосом. – Я сделала глупость? Посмотри на эту мою дочь! Посмотри, как она страдала! Сколько ей пришлось вытерпеть! Я сделала глупость, когда спасла её и её ребёнка?! Огун, ты пьян?! Вспомни, как Нана Буруку старалась помешать нам! Вспомни, что она делала со всеми нами! И с тобой, да-да, и с тобой тоже!

Во дворе снова воцарилось молчание. Перестал улыбаться даже Эшу. Подойдя к Огуну, он встал рядом, вопросительно дотронулся до своего меча, но старший брат жестом остановил его.

– Вам придётся выслушать Нана Буруку. Я, Огун, прошу вас об этом.

Нана поблагодарила его коротким кивком. Повернувшись к Ошун, которая всё ещё держала за руку приникшую к ней Алайя, спросила:

– Как у тебя оказалась моя опеле?

Ошун смешалась лишь на мгновение. Затем пожала плечами:

– Мне нужно было узнать судьбу моей дочери! Я не могла вмешиваться, не зная воли Ифа!

– Глупая потаскушка! Что ты понимаешь в путях Ифа? – Глаза Нана Буруку сверкали, как осколки оникса. – Ты привыкла только потакать собственным капризам! И удивляться, когда другие не делают то же самое! Ты заморочила голову Ошосси, и он принял бой с Ийами Ошоронга…

… – которую прислала ты!

– Только твои причуды тебя и волнуют, несчастная шлюха!

– Не оскорбляй мою жену, Нана Буруку! – подал голос Шанго.

– Я ничем её не оскорбила, Шанго, – презрительно отозвалась Нана Буруку. – Я назвала Ошун её именем! Спроси у своей жены, откуда у неё моя опеле! Тебе же не придёт в голову, что я сама отдала её для забавы?

Шанго, казалось, задумался. Затем повернулся к Ошун. Та молчала, паля Нана Буруку ненавидящим взглядом.

– Не поднимай лишнего шума, Шанго, – послышался вдруг ленивый голос, и Эшу сделал шаг вперёд. – Это я подарил Ошун опеле. Мне она была вовсе ни к чему.

– Ты? Но откуда она у тебя? – недоверчиво спросил Шанго. В ответ Эшу только расхохотался, сверкнув зубами, – и спрятался за спину Огуна. Тот нахмурился, но ничего не сказал.