Уразумей же, любезный читатель, что славный поэт, находится ли он в блаженно-шелестящем лесу или же сидит, скажем, у о чем-то там шепчущего ручейка, все равно внимает струящимся к нему волнам, и они наполняют его всяческими предчувствиями, и вот в этих самых волнах он способен разглядеть все, чего только его душе угодно, и может спеть об этом так, как ему заблагорассудится. Однако же на тот случай, если кто-нибудь чрезмерно изумится по поводу поистине достойной удивления примечательности вышеприведенных стихов, мне хочется смиренно обратить его внимание на то обстоятельство, что всякий человек, охваченный любовной лихорадкой, если даже он прежде едва мог срифмовать «блаженство» и «совершенство» или «любовь» – «кровь», если даже он прежде с превеликим трудом справлялся с этими довольно-таки заурядными рифмами, невзирая на самые отчаянные усилия, то теперь на влюбленного внезапно находит своего рода стихотворческий стих и ему приходится прямо-таки изливаться великолепнейшими стихами, точно так же, как человек, пораженный насморком, неотвратимо разражается ужасающим чиханием. Вот этому экстазу, овладевающему буднично-прозаическими натурами, мы уже обязаны многими великолепными творениями, и разве не прекрасно, что нередко именно благодаря этому иные двуногие Мисмис, не обладающие от природы чрезмерной beauté[69]
, на некоторое время приобретают чудесную репутацию? И ежели такое случается с засохшими деревьями, то что же должно произойти с зеленым, с живым древом? – Я полагаю, что ежели даже псы-прозаики, влюбившись, превращаются в поэтов, то что же должно происходить с истинными поэтами на этой стадии жизненного процесса?