Житейские воззрения кота Мурра

(Мак. л.)…Ты мог, конечно, любезный читатель, уже прежде узнать кое-что, но да будет угодно небесам, чтобы мне не пришлось больше перескакивать с пятого на десятое, как это бывало до сих пор. Итак, как уже сказано, с отцом принца Гектора произошло то же самое, что с князем Иринеем, он выронил из кармана свое миниатюрное княжество, и сам не ведая как. Принц Гектор, менее всего на свете расположенный к тихому и мирному существованию, принц, который, невзирая на то что из-под него вырвали княжеский престол, все же продолжал стоять непоколебимо и, уж если нельзя было править, желал, по крайней мере, начальствовать. Итак, принц Гектор поступил на французскую службу, проявил отвагу необыкновенную, затем, услыхав, как некая девица, играющая на цитре, поет ему: «Ты знаешь край, где апельсины зреют», – отправился в тот самый край, где действительно зреют вышеозначенные апельсины, то есть именно в Неаполь, сменив там французский мундир на неаполитанский. Там он сделался генералом с такой молниеносностью, как это случается только с принцами. Когда же родитель принца Гектора скончался, князь Ириней распахнул огромную книгу, в коей собственноручно перечислил коронованных лиц решительно всех царствующих фамилий Европы, где и отметил только что последовавшую кончину своего друга-князя и, так сказать, товарища по несчастью. Совершив этот акт, он долго рассматривал имя принца Гектора, после чего громогласно воскликнул: «Принц Гектор!» – и захлопнул фолиант с такой силой и яростью, что присутствовавший при сем гофмаршал в ужасе отскочил на целых три шага. Итак, князь поднялся, неторопливо прошелся по комнате взад и вперед и втянул в себя гигантскую понюшку испанского табака, которой, право же, было более чем достаточно, дабы упорядочить все его помыслы. Гофмаршал наговорил с три короба об усопшем властелине, который помимо множества богатств обладал еще и любвеобильным сердцем, а заодно и о молодом принце Гекторе, которого попросту боготворит неаполитанский король и вся неаполитанская нация, и т. д. и т. п. Князь Ириней, как будто даже не обращавший внимания на все эти разглагольствования, внезапно встал как вкопанный лицом к лицу с гофмаршалом, окинул его своим вселяющим страх и ужас взором Фридриха Великого, промолвил весьма выразительно «peut-être!»[70] и уединился в соседнем кабинете.

– О господи, – воскликнул гофмаршал, – у его сиятельства, должно быть, возникли важнейшие идеи, а чего доброго – даже и планы!

Впрочем, все именно так и было. Князь Ириней размышлял о богатстве принца, о его родстве с могущественными владыками, в его душе оживилась даже давняя уверенность, что принц Гектор когда-нибудь всенепременно и обязательно сменит шпагу на скипетр, и ему пришла в голову мысль, что женитьба принца на принцессе Гедвиге может повлечь за собой благотворнейшие последствия. Камергер, которого князь тотчас же послал, чтобы со своей стороны выразить принцу глубокое соболезнование по случаю кончины его родителя, получил поручение сунуть принцу в карман, соблюдая полнейшую тайну, чрезвычайно удачный и схожий вплоть до цвета лица миниатюрный портрет принцессы. Следует заметить здесь, что принцессу и в самом деле можно было бы назвать совершенной красавицей, если бы ее кожа была менее желтоватого оттенка. Именно поэтому ей весьма благоприятствовало вечернее освещение – она хорошела при свечах.

Камергер выполнил тайное поручение князя (который никому, даже княгине, не доверил ничего из своих намерений), и, следует сказать, выполнил весьма ловко. Когда принц увидел миниатюру, он пришел почти в такой же экстаз, как его коллега – принц из «Волшебной флейты». Подобно Тамино, он если и не спел, то воскликнул: «В портрете прелесть нежных чар» – и затем далее: «Ужель в душе любовный жар? – Да, то любви волшебный дар!» Что касается принцев, то не одна лишь любовь заставляет их энергично стремиться к прекрасному, впрочем, принц Гектор вовсе и не думал о каких-либо других выгодах, когда, присев к столу, он безотлагательно написал князю Иринею, прося у него дозволения добиваться руки и сердца принцессы Гедвиги.

Князь Ириней ответил, что поскольку он охотно даст согласие на бракосочетание, которого он от всего сердца желает, в знак уважения к памяти своего покойного друга-князя, то, собственно говоря, никакие дальнейшие домогательства вовсе и не требуются. Но так как, однако, необходимо соблюсти форму, то пусть принц соблаговолит направить в Зигхартсвейлер благопристойного человека соответствующего звания, которого принц мог бы уполномочить обвенчаться с принцессой, дабы по старинному прекрасному обыкновению сам принц уже направился бы при всех регалиях в постель. Принц отписал ему в ответ: «Прибуду самолично, мой благодетель!»