Князю это не слишком понравилось, ибо он считал венчание при посредничестве уполномоченного прекрасным, возвышенным, воистину княжеским, в глубине души радовался той великолепной церемонии, которая состоялась бы по этому поводу; утешило его разве то обстоятельство, что перед бракосочетанием можно будет устроить великий придворный праздник. Дело в том, что ему очень хотелось наградить принца большим крестом собственного княжеского ордена, учрежденного его отцом, крестом, который больше никто не имел права носить. Вот этот почти всеми забытый орден он и мечтал нацепить на мундир молодого принца, и притом самым торжественным образом.
Итак, принц Гектор прибыл в Зигхартсвейлер, чтобы взять в жены принцессу Гедвигу, а заодно и получить также большой крест этого самого пропавшего без вести ордена. Он, считая желательным, чтобы князь держал свое намерение в тайне, просил, преимущественно из-за Гедвиги, хранить молчание, ибо ему хотелось, прежде чем по всей форме добиваться ее руки, удостовериться в том, что Гедвига и впрямь любит его.
Князь не вполне уразумел, что именно хочет принц этим сказать, и высказал мнение, что, насколько ему известно, а также памятно, этой формы, то есть именно того, что касается необходимости убедиться в наличии любви перед бракосочетанием, в сиятельных домах никогда и в помине не было. Если же принц понимает под этим лишь не что иное, как только выражение известной attachement[71]
, то хотя, конечно, это до совершения обряда, пожалуй, собственно говоря, вовсе не должно иметь места, однако же поскольку легкомысленная юность склонна перескакивать через всякие препоны, имеющие отношение к этикету, то все это отлично может быть проделано в самый краткий срок, минуты за три до обмена обручальными кольцами. Великолепным и возвышенным было бы, конечно, если бы сиятельные жених с невестой в этот незабвенный миг проявили бы некоторую взаимную антипатию, но, к величайшему сожалению, эти правила высочайшего благоприличия в новейшие времена совершенно утратили свое былое значение!Когда принц впервые увидел Гедвигу, он шепнул своему адъютанту на непонятном для посторонних неаполитанском диалекте: «Ради всего святого! Она – хороша, но появилась на свет неподалеку от Везувия, и пламя его сверкает в ее глазах!»
Принц Игнатий успел уже весьма деловито осведомиться, есть ли в Неаполе красивые чашки и сколько из них принадлежит принцу Гектору, после чего этот последний, отвесив множество поклонов, хотел было вновь обратиться к Гедвиге, но тут растворились двери и князь пригласил принца проследовать в парадную залу и принять там участие в роскошной церемонии, присутствовать на которой сочли необходимым все особы и персоны, которые хотя бы в незначительной степени, так сказать для себя, как вещь в себе, имели нечто общее с княжеским двором. На сей раз отбор производился с гораздо меньшей строгостью, чем прежде, когда зигхартсхофский придворный круг был столь избранным, что людей собиралось не больше, чем на скромный пикник. Госпожа Бенцон с Юлией присутствовали также.
Принцесса Гедвига была тиха, погружена в себя, безучастна, казалось, что она уделяет красивому южанину нисколько не больше внимания, чем всякому другому новому явлению при дворе, и спросила довольно брюзгливо свою приближенную фрейлину, краснощекую Нанетту, не сошла ли она, Нанетта, с ума, ибо та непрестанно нашептывала ей на ухо, что чужеземный принц такой красавчик, такой душка и что более прекрасного мундира она в жизни своей не видывала.