Живой

Он был героем и примером подражания для каждого парнишки, который когда-либо вступал в вооруженные силы и кому выпадала невероятная возможность встретиться с ним. Человек, который целую неделю заставлял меня носить с собой пятидесятифунтовый камень по имени Респект.

Респект был со мной, когда я спал, когда ел и когда тренировался. Если кто-то спрашивал, зачем я ношу его с собой, я должен был отвечать: «Чтобы заменить уважение, которого мне не хватает».

Для тех, кто не был посвящен, это не казалось наказанием, но каждый тамошний человек знал точно, как унизительно это было, и они убеждались в этом, спрашивая о Респекте при каждом удобном случае.

Стоит ли говорить, что я усвоил важный урок. Тот, что я, должно быть, забыл за последние несколько месяцев с момента нападения.

Капитан Боуман был разочарован, когда понял, что ребенок, которого он взял под свое крыло, теперь был потерян. Я жутко боялся, что потеряю его уважение, лишившись своего.

— Ты выглядишь так, будто собираешься отказаться.

Голос Грэйс не помог моим нервам. Она была наглядным примером того второго пункта в плане беспокойства, и от этого у меня начинала образовываться язва. Вы бы подумали, что человек, который был на линии огня, видел, как большинство его друзей были убиты, и почти сгорел дотла, не очень боялся бы. Но она приводила меня в ужас. То, что я чувствовал, когда она была близко, стало наркотиком. То, от чего мне и в голову не пришло бы отказаться.

— Не-а, я в порядке, — сказал я, прочистив горло, когда мой голос «сломался». Если бы для нее уже не было очевидно, как я нервничал, то теперь она знала это.

Мы провели все утро, подготавливая дом к визиту капитана. Ну, большую часть работы сделала она, а я старался помочь, чем мог. Мама говорила ей не беспокоиться об этом, но Грэйс настаивала и сказала маме еще ненадолго остаться в больнице с Митчем, а мы позаботимся обо всем. Не думаю, что Эмма Тэтчер могла бы любить Грэйс больше, чем она уже любила.

От мысли о моем младшем брате, лежащем на больничной койке, у меня все дрожало. Я не помню, как я добрался до больницы той ночью. На самом деле, я немногое помню из того, что произошло после телефонного разговора с моим отцом. Единственное, что я с уверенностью знаю, что Грэйс была там, и она проникла в мою грудь и охраняла мое сердце. Сердце, которое, как я чувствовал, с каждым днем разбивалось все больше и больше

Избавиться от страха нелегко, но Грэйс сняла его с моих плеч, как будто смела пыль с полки. Как только мы сделали тот первый шаг — выехали из дома, избегать этого уже было моим делом. Я прошел через ад за ту пару ночей в больнице, не мог понять, будет ли мой младший брат на самом деле в порядке. Я не спал, почти не ел, и каждый звук в той холодной больничной палате уносили меня к первому дню, когда я очнулся после ранения в Германии. Я чувствовал боль, слабость от бесполезного снотворного, панику от того, что не знал, был ли я единственным, кто выжил, или нет.

Я слышал, как члены семей других пациентов приходили в палату Митча с улыбкой в голосах. Смехом. Облегчением, что с их братом, сестрой, сыном или дочерью будет все в порядке.

Что хуже всего? Я был зол из-за этого. Они и понятия не имели, как много было потеряно. Они понятия не имели о списке имен, в котором уже были их жизни.

Я не мог терпеть, когда слышал счастье других, когда так много моих братьев никогда больше не улыбнутся.

Именно мысли о Грэйс не давали мне кричать на них. Именно мысли о Грэйс не давали мне полностью лишиться этого. Она была светом в одной лишь тьме, которую я видел.

Теперь мы были в ванной, я без рубашки и с лицом, покрытым кремом для бритья, а Грэйс стояла надо мной, ожидая, когда я успокоюсь. Она видела мою борьбу, и у нее было невероятное терпение. Она никогда не давила, просто позволяла мне разобраться со своей болью.

— Меррик?

— Я в порядке, — негромко сказал я.

— Что бы ты ни говорил, я обещаю, что не порежу тебя бритвой, — она дразнила улыбкой в голосе.

— Это не проблема.

— Хорошо. Потому что я это уже делала раньше.

Мгновенная ревность стиснула грудь при мысли, что она прикасалась к другому мужчине. Мне хотелось найти этого парня и разбить его лицо в кровь.

— Кто? — я щёлкнул зубами, крепко стиснув кулаки, чтобы держать себя в руках.

— Когда я заменяла в гериатрии некоторые пациенты, за которыми я ухаживала, были мужчины (прим. Гериатрия — частный раздел геронтологии, занимающийся изучением, профилактикой и лечением болезней старческого возраста). Они хотели хорошо выглядеть для медсестер постарше, которые там работали, — сказала она с тихим смехом. — Я приходила рано и помогала им бриться, потому что им сложно было управляться с бритвой.

Я не знал, чувствовать облегчение или восхищаться ею. Это заставило меня понять, что Грэйс была не просто хорошая сиделка, она была более сочувствующей, чем я думал в начале.

Она подняла мой подбородок своими нежными пальцами и спросила:

— Ты готов?