Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Было в этом зоопарке одинокое бревно спящего бегемота. Был рычащий лев. Зачем рычал — я не знаю. Видал я там черепах. Каймановые были страшны — мой спутник рассказывал, что они откусят палец не задумываясь. И действительно — свойственно ли черепахам задумываться? Была там ещё какая-то черепаха, что могла выпустить из панцыря длинную телескопическую шею сантиметров пятнадцать. Так, говорил мой собеседник, эта черепаха, лёжа на руках какого-нибудь профана, кусала его за локоть. Видел я и питона, который мог прошибить головой бронированное стекло. А ещё рассказали мне про лори, который сбежал из зоомагазина и был пойман в кастрюле с варёной картошкой. Но это всё были разговоры, а в этом зоопарке жило и то, что свойственно Уралу и Сибири — волки разного размера и лисицы разного цвета. Видел я там белого пушистого зайца, похожего на шар.

Но мы миновали шарового зайца, а я слушал истории про людей, что держали экзотических животных. Это был особый круг — небедных людей и прилично зарабатывающих консультантов. Кто-то, может, их и знает, лучше, чем я, а я вот видел редко. Вот в сонно сопящем бегемоте не было для экзотики, он был понятен мне. И слон был родным — причём индийский роднее африканского. Но слона нигде не было.

А спутник мой рассказывал о мелкой живности и её хозяевах, о земноводных и кусачих гадах. Владельцев крокодилов и ветеринаров, специализирующихся по мадагаскарским тараканам. Мало что я знал об их жизни.

А о жизни города Е-бурга, в итоге узнал ещё меньше.

08 августа 2003

История про Тимирязевских друидов

Как-то, вместе с фотографом Митричем предпринял я велосипедное путешествие — поехал смотреть на парк Петровской академии. Тот самый, памятный всякому русскому человеку по роману Достоевского. Было у меня смутное подозрение, что именно мимо места убийства несчастного Иванова-Шатова, тащился я на лыжах под присмотром учителя физкультуры. Но нет, не там — и то слава Богу. Грот этот, где замочили будущего персонажа, снесли вскоре после убийства, чтобы не осталось и памяти о страшном деле. Но зловещая аура всё равно распространилась по всей местности.

Дубы там нахмурены, сосны истеричны, а смешанная лесная гадость так и норовит схватить веткой штаны или поцарапать руку.

По лесу шныряли полосатые мыши. Другой приятель мой сказал потом, что эти сумасшедшие мыши суетятся и в московском ботаническом саду — и кое-где кажется, что земля шевелится под ногами. Что это находит на московских мышей — непонятно, но ясно, что в этих местах спокойствия не жди.

Но потом я обнаружил куда более тревожные обстоятельства — обнаружил я круглую поляну, на которой как друиды сидели старики и старухи. Добро бы, если они пели что-нибудь под гармошку пронзительными старческими голосами.

Мило, если бы они завертелись в скрипучей пенсионерской кадрили — под хлопанье и уханье товарищей. Нет, эти сидели на своей поляне безмолвно, а недобрый десяток танцевал какой-то шаманический танец в середине. Старики были как на подбор в белых кепках, а старухи — глухих в платках.

Друидское общество лесных стариков и старух совершало свои камлания на полянке идеальной круглой формы, близ ярко-зелёной булькающей речки, в которой воды, кажется, не было вовсе.

Движение мои замедлились, и что-то умное, что я хотел сказать фотографу Митричу, вылетело у меня из головы. Как-то я сгорбился при этом и задышал тяжело и сипло.

Видимо, как персонажи давнего детского блокбастера про украденное время, эти старики и старухи воруют детство и молодость у своих гостей.

— Чур меня, чур, — сплюнул я через плечо и поехал выпить водки на берегу самого большого в Москве садового пруда.

09 августа 2003

История про Мурокамов

Это, отчасти, уже рассказанная история — она всплыла в связи с дисскуссией о популярности.

Так вот популярность Мураками связана с тем, что он поставил на рынок настоящего современного героя, с характерной расслабленностью и на характерный на русский рынок. Есть такой типаж национального интеллектуального писателя с остросюжетным уклоном. Экзотический автор, экзотичность перевода с японского, турецкого или сербского, качество которого никто не сможет проверить, и которое принимается на веру. Суть не в том, что перевод нехорош, а в том, что никто не читает автора в оригинале. Ключ здесь в том, что обязательна экзотическая страна — туристический флёр описания. И, наконец, необходим детективный элемент повествования. Каждый из этих авторов всматривается в Запад, каждый тянется к нему — их жизнь на стыке.

Памук — жонглирует западными кинофильмами, у Мураками — плещется в наушниках западная музыка. Когда ты читаешь книгу, в которой чередуются названия чужих песен, песен, которые ты никогда не слышал и вряд ли когда-нибудь услышишь, ты испытываешь при этом очень странное ощущение.