Жизнь Аполлония Тианского

Однако Феспесион переспросил: «Неужто не случилось у вас более подробного и более полезного разговора о праведности, когда государь столь обширной и счастливой державы беседовал с вами о праведно обретенном царстве?» — «Твой укор справедлив, — отвечал Аполлоний, — если ты имеешь в виду то, что я не поговорил о праведности с Фраотом, но ежели разумеешь ты царя, упомянутого во вчерашнем моем повествовании, то разве не ясно, что этот пьяница ненавидит всякое любомудрие? Ну, скажи, стоило ли из-за него суетиться? Невелика честь понравиться самовлюбленному хлыщу! Впрочем, мудрецам вроде нас праведность даже необходимее, чем царям и полководцам, а потому давай обсудим, каков бывает подлинный праведник, потому что ни я сам в происшествии с кораблем, ни кто-либо другой, воздержавшийся от преступления, не может, по вашим словам, почитаться праведным, и хвалить такого человека не за что!» — «Вот именно! — воскликнул Феспесион. — Это было бы похоже на иные афинские и спартанские постановления: «увенчать имярека, ибо он не повинен в блудодействе», или «удостоить имярека гражданства, ибо он не повинен в святотатстве». Кто же тогда праведник и каковы дела его? От роду я не слыхивал, чтобы кого-то увенчали за праведность и постановили бы о праведнике что-нибудь вроде «увенчать имярека, ибо явил он праведность свою в таких-то и таких-то делах». А ежели вспомнить, что сталось с Паламедом под Троей и с Сократом в Афинах, так и вовсе окажется, что праведность счастья не приносит, ибо чем праведнее человек, тем больше терпит он обид. Упомянутых Паламеда и Сократа по крайности казнили за нарушение закона, хотя бы и по облыжным изветам, а вот Аристида, сына Лисимахова, погубила некогда лишь праведность его — только великая доблесть увела в изгнание великого мужа! По-моему, праведность просто смешна, ибо поставили ее Зевс и Мойры для противления грехам человеческим, а она и себя-то защитить не умеет. Пожалуй, нам хватит Аристида, чтобы объяснить, какое различие между праведным и непреступным. Скажи, не тот ли это Аристид, о коем вы, эллинские гости, рассказываете, будто уплыл он взимать дань с островов[268] и собрал все подати исправно, а воротился в прежних лохмотьях?» — «Тот самый, — отвечал Аполлоний, — ибо чрез него некогда процвела любовь к бедности». — «А ежели так, — продолжал Феспесион, — то положим, что двое афинских витий намерены произнести каждый по хвалебной речи по случаю возвращения Аристида от союзников: и вот один призывает увенчать его, ибо воротился он, отнюдь не разбогатев и не составив себе никакого состояния, но остался беднейшим из афинян и даже обнищал против прежнего, а другой вития предлагает нижеследующее постановление: «Поелику Аристид обязал союзников данями не чрезмерными, но с имением их сообразными, и поелику явил он попечение о верности их афинскому народу, дабы без обиды платили они уставные подати, да будет увенчан за праведность свою». Не кажется ли тебе, что сам Аристид воспротивился бы первому предложению, как позорящему все его житейские правила и унижающему его почестями за несодеянное преступление, и что со второю речью он вернее всего согласился бы, найдя в ней точное изъяснение замыслов своих? Поистине, радея об умеренности податей, Аристид позаботился не только о данниках, но в равной степени и об афинянах, что сделалось вполне очевидно после его смерти, когда афиняне отступились от Аристидовых правил и обложили острова слишком тяжкими податями, — тут-то и пришел конец морскому владычеству[269], в коем заключалось главное преимущество афинян, тут-то спартанцы и захватили море, и так от Афинской державы ничего не осталось, ибо все афинские данники восстали и отложились от Афин. Стало быть, Аполлоний, праведник — в прямом смысле этого слова — не тот, кто не преступен, но тот, кто и сам в делах праведен, и чужой неправедности противится, а уж от такой праведности происходят и прочие добродетели и более всего честность в суде и справедливость в законодательстве. Праведник и судить будет куда честнее, чем присяжные, хотя бы присягали они на алтаре, и законы установит не хуже, чем Солон и Ликург, чьи законы были начертаны тою же праведностью».