Жизнь Аполлония Тианского

29. Когда Тит, загубив несчетное множество людей, взял наконец Иерусалим[276], то соседние с иудеями народы хотели было почтить его венком, но Тит от почестей отказался, объяснив, что не своим-де произволом свершил упомянутое деяние, но явился-де тут божий гнев, коим и была-де направлена его, Тита, десница. Аполлония такой ответ порадовал, ибо стало ясно, что Тит рассудителен, сведущ в делах божеских и человеческих, да притом скромен и благоразумен, ежели не хочет венка за пролитие крови. И вот Аполлоний отрядил Дамида передать Титу послание, в коем написано было нижеследующее: «Аполлоний Титу, полководцу римскому — радуйся! Не взыскуешь ты честей ни от брани, ни от кровопролития, а я венчаю тебя венцом смиренномудрия, ибо знаешь ты, какие венцы тебе надобны. Будь здоров!» Тит весьма порадовался посланию и отвечал так: «Я знаю и запомню милость твою к родителю моему и ко мне. Я полонил Иерусалим, а ты меня!».

и как встретились они с Титом, и о чем говорили, и какое было меж ними сердечное согласие (30—32)

30. В Риме Тит удостоился почестей, подобающих содеянным подвигам и был провозглашен самодержцем сделавшись соправителем отца своего, — итак, он пустился обратно в Рим, однако же и в этих обстоятельствах не забывал Аполлония, полагая желанной даже краткую встречу с ним, а потому пригласил его в Тарс. Аполлоний пришел. Обняв гостя, Тит промолвил: «Батюшка в подробностях описал мне, как советовался с тобой, — гляди, вот письмо его! Он пишет, что ты — наш благодетель и что мы всем тебе обязаны. Мне тридцать лет, отцу шестьдесят, а я званием ему равен и призван править, хотя еще и подчиняться-то толком не научен, — вот я и боюсь, не досталось ли мне больше, чем положено». Тогда Аполлоний потрепал Тита по затылку — а шея у того была крепкая, точно как у настоящего силача, — и возразил: «Да кто же сумеет вздеть ярмо на этакого здоровенного быка?» — «Тот, кто заботился обо мне, когда был я теленком!» — отвечал Тит, разумея, что подначален только родителю своему, коего привык слушаться с малолетства. «Мне особенно приятно видеть, — сказал Аполлоний, — что ты готов повиноваться отцу, коему рады повиноваться даже и неродные дети, и что почитаешь ты престол того, с кем делишь почет. Совместная власть юности и старости слаще самых согласных созвучий хоть лиры, хоть флейты, ибо от согласия старшего с младшим старость наберет силы, а молодость убавит дерзости!»

31. «Ну, а меня, о тианский гость, неужто не научишь ты править и государить?» — спросил Тит. «Ты уже сам всему научился, — отвечал Аполлоний, — ибо из сыновнего твоего послушания ясно, что будешь ты похож на отца. Расскажу-ка я тебе лучше нечто полезное и достославное об Архите. Упомянутый Архит жил в Таренте, был искушен в премудрости Пифагоровой и написал книгу о воспитании детей. Так вот, в этой книге сказано: «Да будет отец для детей примером в добродетели, ибо и отцы вернее пойдут благим путем, ежели сыновья послушно за ними последуют». Впрочем, я могу познакомить тебя с моим товарищем Деметрием, который останется при тебе, сколько ты того пожелаешь, и преподаст тебе правила, потребные доброму государю». — «А скажи, Аполлоний, какого рода мудрость у этого Деметрия?» — «Такого, чтобы рубить напрямик и говорить правду безо всякого страха — в этом и состоит киническая сила», — отвечал Аполлоний и, заметив, что Тит недоволен песьим именем[277], добавил: «О молодом Телемахе сказано[278], что были при нем два пса, и Гомер даже посылает их вместе с юношей на итакийское вече, хотя тут речь идет о неразумных тварях, а с тобою будет пес, который и других, и тебя самого облает, ежели ты в чем ошибешься, да облает мудро, не станет брехать попусту». — «Ладно, давай мне в спутники пса, — согласился Тит, — а я позволю ему даже кусаться, ежели учует он какой-нибудь мой грех». — «Я напишу ему в Рим, где он сейчас любомудрствует». — «Напиши! Хоть бы и за меня кто-нибудь похлопотал и написал тебе, чтобы отправился ты со мною в Рим». — «Я навещу тебя, когда нам обоим это будет поудобнее», — отвечал Аполлоний.

32. Затем Тит удалил присутствующих и сказал Аполлонию: «Теперь мы одни, тианиец, а потому ответь, можно ли задать тебе наиважнейший для меня вопрос». — «Спрашивай — и чем важнее дело, тем смелее спрашивай». — «Я хочу спросить, как уберечь мне свою жизнь и кого больше всех опасаться. Не кажусь ли я трусом, перепуганным прежде времени?» — «Совсем напротив: ты стоек и предусмотрителен, ибо о таких вещах воистину надо думать заранее», — с этими словами Аполлоний, оборотясь к Солнцу, поклялся, что и сам безо всяких вопросов собирался побеседовать об упомянутом предмете, ибо получил от богов наказ остеречь Тита, дабы боялся он при живом отце отцовских врагов, а после смерти отца — родичей. «А мне какая смерть назначена?» — спросил Тит. — «Та же, что и Одиссею, ибо сказано, что вышла его погибель от моря»[279].