Жизнь Аполлония Тианского

26. Беседуя о встречных зверях и рассуждая о том, как природа различно питает различных тварей, путешественники услышали, наконец, раскаты грома — еще не разящего, но словно сокрытого в тучах, — и Тимасион объявил: «Государи мои, рядом с нами Порог — от устья он самый дальний, а к истокам ближайший». Пройдя стадиев десять, они увидели низвергающуюся с горы реку, ничуть не более полноводную, чем Марсий в первом своем слиянии с Меандром[270]. Помолясь Нилу, они пошли вперед, и тут уж никаких зверей им не попадалось, ибо животные по природной своей робости боятся шума и предпочитают селиться близ тихих вод, подальше от грохочущих стремнин. Еще через пятнадцать стадиев до путешественников донесся звук следующего водопада, на сей раз ужасный и для слуха нестерпимый, ибо этот водопад был вдвое обильнее прежнего и низвергался с более высоких гор. Дамид рассказывает, что у него самого и у одного из спутников от грохота зазвенело в ушах, поэтому он повернул назад и попросил Аполлония не ходить далее, однако тот вместе с Тимасионом и Нилом упорствовал и пошел к третьему порогу, а воротясь, поведал нижеследующее. В этом месте над Нилом громоздятся горные отроги высотою до восьми стадиев; отроги эти совершенно отвесны, словно в некоей странной каменоломне, и к ним обращен высокий берег Нила. Питающие реку ключи струятся по кромке гор, а затем низвергаются оттуда на скалистый берег и пенистым полноводным потоком падают, наконец, в Нил. Этот двойной водопад во много раз оглушительнее прочих, и в горах от него такой гул, что любопытный наблюдатель может лишиться слуха. Добраться до первоистока реки нельзя: говорят, об этом нечего и мечтать из-за демонских полчищ, о коих гласят местные предания. Впрочем и Пиндар в премудрости своей также повествует о божестве[271], приставленном к нильским истокам для надзора за мерою речных вод.

и еще о том, как усмирил Аполлоний озорного сатира (27) , а после воротился в Александрию (28)

27. Миновав пороги, путешественники сделали привал в эфиопской деревушке. Там они и ужинали, перемежая ученую беседу шутками, когда вдруг услыхали, как по всей деревне женщины кричат друг другу: «Держи! Лови!» — и мужей своих зовут на помощь, а мужчины хватают, что подвернется — кто палку, кто камень — и вопят, будто гонятся за насильником. А причина была в том, что уже десять месяцев по деревне незримо гулял сатир, лютый до женщин: двух, внушивших ему особенную страсть, он якобы уже убил. Товарищи Аполлония были напуганы, однако он утешил их: «Не бойтесь, тут какой-то сатир балует». — «Вот именно, клянусь Зевсом! — воскликнул Нил. — Некоторое время назад он же озоровал в нашей обители, но мы утихомирить буяна не сумели». — «Есть средство даже на таких буянов, — возразил Аполлоний, — и средство это, говорят, некогда применил Мидас. Упомянутый Мидас был в некотором родстве с сатирами[272], о чем свидетельствовали его уши, и вот один сатир принялся шутить над родичем, распевая об его ушах охальные песенки, да еще и на свирели играл. Ну, а Мидас слыхал — по-моему, от матери своей, — что ежели сатир упьется вином и уснет, то становится смирен и добронравен. Близ дворца был пруд: царь добавил в воду вина и пустил сатира напиться, а тот упился и так был побежден. Давайте докажем истинность предания — пойдем к деревенскому старосте и, ежели имеется у жителей вино, плеснем его сатиру, а он попадется, точно как Мидасов насмешник». На том и порешили: Аполлоний вылил в корыто, откуда пил деревенский скот, четыре кувшина египетского вина, и позвал сатира, произнеся некое тайное заклинание, — и вот, хотя сатир был невидим, вино стало убывать, словно кто-то его пил. Когда корыто опустело, Аполлоний сказал: «Сатир уснул, пора с ним мириться!» С этими словами он повел жителей к пещере Нимф[273], которая находилась шагах в тридцати от деревни, и показал спавшего там сатира, однако велел не бить его и не ругать, ибо навсегда-де он покончил со своей дурью.

Описанный подвиг Аполлоний свершил не мимоходом, но походя[274], и ежели доведется кому-нибудь прочитать послание его к бесстыжему юнцу[275], то следует помнить, что имеется в виду именно это приключение. Нет повода сомневаться ни в действительном существовании сатиров, ни в их склонности к любострастию. Есть у меня на Лемносе один знакомец, одногодок мой, так вот, к его матери якобы похаживал сатир, и это правдоподобно, ибо к спине у приятеля моего словно бы приросла оленья шкура, концы которой были связаны на шее и спускались на грудь. Но довольно подробностей. Приключение Аполлониево — истинное, да и я не вру.

28. Когда Аполлоний воротился из Эфиопии в Александрию, то начался у него с Евфратом раздор хуже прежнего, так что дня не проходило без спора. Впрочем, словопрения Аполлоний доверял Мениппу и Нилу, а сам лишь изредка тратил время на Евфрата, ибо был слишком занят воспитанием юного эфиопа.

и о послании его к Титу (29)