Жизнь Аполлония Тианского

6. У Аполлония была составлена речь, которую и собирался он произнести в отведенное правилами время, однако тиран все это время занял описанным допросом[340] — так пусть хотя бы в повести моей найдется место слову Аполлония! Я отлично понимаю, что любителям праздновитийственных вывертов эта речь придется не по вкусу, ибо сочинена наперекор их правилам — слог не довольно соразмерен, словечки весьма крепкие, да и в выражениях грубость. Тем не менее, памятуя, что Аполлоний был мудрецом, я не могу признать, что было бы сообразно нраву его изощряться в сопоставлениях и противопоставлениях, обращая язык свой в бряцающую трещотку, — все это годится одним лишь витиям, да и тем не слишком надобно. Вот, к примеру, искусство судебного красноречия: выставляемое напоказ искусство это может повредить — нечего-де с умыслом заговаривать зубы присяжным! — зато неявная изощренность помогает выиграть дело, ибо опытный вития потому и опытен, что умеет сокрыть от судей искусство свое. Ну, а ежели ответ держит мудрец — ибо никогда не затеет тяжбу тот, кто и без суда может покарать обидчика![341] — то надобен ему слог, совсем не похожий на слог судейских говорунов, так что даже и приготовленной речи нельзя казаться заученною наизусть, но должно звучать богодухновенным словом и не без некоторой доли надменности, дабы никоим образом никого не разжалобить, — да и возможно ли мудрецу, не унижаясь до положения просителя, взывать к состраданию присяжных? Кто внимательно слушал меня и Аполлония, тот поймет, что речь его была именно речью мудреца, — вот она.

7. «Прение наше и для тебя, государь, и для меня имеет превеликую важность, ибо грозит тебе беда, какая не грозила никакому иному самодержцу — как бы не вышло перед всеми, что без всякого законного повода ополчился ты на философию! Да и мне досталось хуже, чем некогда Сократу Афинскому, которого обвиняли, будто почитает-де он и проповедует новых богов — но хоть его-то самого никто не называл и не признавал божеством! Однако же, невзирая на столь грозную для нас обоих опасность, не усомнюсь я дать тебе советы, в верности коих вполне убежден, — ибо из-за доносчика, стравившего нас в нынешнем нашем прении, у многих сложилось о тебе и обо мне ложное мнение. О тебе воображали, будто ты согласен внимать лишь голосу гнева своего, а потому даже и убить меня готов — иное дело, возможно ли вообще меня убить. Да и обо мне думали, что я изыщу способ как-нибудь избегнуть судилища, ибо способы удрать были, и верь мне, государь, что было их даже несчетное множество. Все эти сплетни меня достигали, однако же явился я сюда безо всякого предубеждения, отнюдь не порешив о тебе заранее, что ты-де и слушать-то меня не станешь, как положено по правилам, — совсем напротив! послушный законам, ожидаю я здесь законного приговора, но и тебе советую от закона не отступать, ибо по справедливости нельзя тебе быть предубежденным и судить меня, заранее пребывая в уверенности, будто нанес я тебе некий ущерб. Прослышь ты, что армянский царь, или вавилонский царь, или прочие подобные цари, у коих и конницы превеликое множество, и лучников не счесть, и земля золотом полна, и народу — уж это-то я знаю! — тьма-тьмущая, так вот прослышь ты, что этакий царь замышляет погубить тебя и державу твою, ты бы только посмеялся — да где ему до тебя! И, однако, ты веришь, будто ученый голодранец готов схватиться с римским самодержцем, а порукою тебе в том извет египетского доносчика — не от Афины же ты все это разузнал, хотя и говоришь, что она-де тебя опекает! Неужто — свидетель Зевс! — лесть и доносительство нынче дают негодяям такую силу? Во многих мелочах, вроде воспаления в глазу или лихорадки, или ежели пучит у тебя кишки, прибегаешь ты к помощи богов, кои честным врачеванием избавляют тебя от недугов, — так неужто не помогут тебе боги охранить державу твою и жизнь? Не от богов ждешь ты совета, кого надобно тебе остерегаться и каким оружием сокрушить врагов, нет! сделались для тебя эгидою Афины и десницею Зевса доносчики, которые, по их словам, разбираются в твоих делах получше богов и которые надзирают за тобою во сне и наяву, да только спят ли они когда-нибудь, ежели вечный их труд — черпать подлую воду подлым решетом и сочинять Илиады облыжных доносов?