Жизнь Аполлония Тианского

42. Нижеследующее происшествие записано со слов Аполлония, рассказ коего слушал также и Деметрий. Некий отрок из Мессены Аркадской, явившись в Рим, привлек там все взоры своею молодою пригожестью, и многие в него влюбились столь страстно, что хотя в числе влюбленных оказался и Домициан, не побоялись быть ему соперниками. Между тем отрок был скромен и соблюдал юность свою в чистоте. Когда бы презрел он золото или деньги, или коней и прочие подобные приманки, коими порой завлекают красавчиков, то не заслужил бы он похвалы нашей, ибо именно в таких правилах и должен быть воспитан всякий мужчина; но юный аркадянин, стяжав почестей больше, чем все на свете царские любимцы вместе взятые, все-таки не соблазнился тем, чем был соблазняем — и так, наконец, по воле самодержавного своего обожателя оказался он в темнице. Там он подошел к Аполлонию, очевидно желая о чем-то поговорить, однако же от стыда оробел и не решался слова молвить. Поняв причину его робости, Аполлоний сказал: «Молод ты еще быть преступником, а сидишь под замком, совсем как мы, злодеи». — «И притом суждено мне умереть, — отвечал отрок, — ибо по нынешним нашим законам за скромность положена смерть». — «Так же было при Тесее, когда Ипполита за скромность его погубил родной отец». — «Вот и меня погубил отец! Я аркадянин из Мессены, однако он не стал воспитывать меня на эллинский лад, но прислал сюда изучать правоведение, — я и приехал за наукою, а император неверно меня разглядел». Аполлоний, будто не понимая, спросил: «Скажи, мой мальчик, уж не полагает ли государь, что глаза у тебя голубые, хотя — сколько я вижу — ты черноглаз? Или он думает, что нос у тебя кривой, хотя нос-то у тебя прямой, как по линейке, точно у Гермесова кумира? Или он как-нибудь ошибся касательно волос? По-моему, кудри у тебя густые и блестящие! Да и уста твои столь соразмерны, что равно пристало им хоть молчать, хоть говорить, а шея у тебя стройная и голову несешь ты гордо. Неужто государь решил, будто выглядишь ты как-то иначе, ежели жалуешься ты, что он неверно тебя разглядел?» — «Как раз вид-то мой меня и погубил, ибо из-за него император в меня влюбился; но он настолько не щадит предмета своих же восхвалений, что задумал меня опозорить и хочет любиться со мною, словно с женщиной!» Аполлоний был слишком восхищен отроком, чтобы приступить к нему с расспросами, полагает ли он зазорным вместе спать и прочее в этом духе, тем более, что видел, как краснеет юный аркадянин и как тщится выражаться попристойнее. Поэтому Аполлоний спросил только: «Владеешь ли ты у себя в Аркадии рабами?» — «Клянусь Зевсом, конечно — и многими». — «Как по-твоему, кем ты им приходишься?» — «Я — их законный хозяин!» — «А должны рабы слушаться хозяев или могут они пренебрегать повелениями своих господ?» — Тут юноша, сообразив, к какому ответу подводит его Аполлоний, возразил: «Я знаю, сколь сурова и неумолима тиранская сила, посредством коей желают тираны быть господами даже и вольным гражданам, однако я сам себе хозяин и уберегу свою неприкосновенность». — «Но как? Возможно ли защититься словами от влюбленного, который уже с мечом ломится к твоим прелестям?» — «Лучше подставить шею, ибо мечу того и надобно!» — «Я вижу, что ты — истинный аркадянин!» — похвалил Аполлоний. Позднее он упоминал об этом отроке в одном из своих посланий, описав его куда милее, чем удалось мне в повести моей. Восхваляя читателю послания смиренномудрие юноши, Аполлоний сообщает, что тот не был казнен тираном, коего удивил стойкостью своею, но уплыл в Малею и затем в Аркадии был в таком почете, какого не доставалось от сограждан даже спартанцам, стерпевшим порку[333].

КНИГА ВОСЬМАЯ

в коей повествуется о приготовлениях к суду, как тиран во гневе своем бесился (1) , а Аполлоний шутил и веселился (2)

1. А теперь отправимся в Судебную палату послушать, как будет Аполлоний держать защитительную речь, — солнце уже высоко, и врата судилища распахнуты настежь для знатных особ. Император, по словам его же домашних, в тот день не прикоснулся к пище, будучи, вероятно, слишком занят приготовлением к суду, ибо в руках у него была какая-то книга, которую он и перелистывал, то впадая в ярость, то чуть успокаиваясь. Приходится вообразить, что гневался он на законы, от коих пошли правила судопроизводства.