Жизнь Аполлония Тианского

2. Что до Аполлония, то он почитал предстоящую тяжбу не столько борьбою за жизнь свою, сколько ученым словопрением, и свидетельство тому мы обнаруживаем уже прежде начала суда. По дороге он спросил провожавшего его писаря, куда они идут, а когда тот сказал, что ведет его в судилище, снова спросил: «А с кем я буду судиться?» — «С кем же, как не с обвинителем! — отвечал писарь, — и судьею будет государь». — «Тогда кто же рассудит меня с государем? Я намерен уличить его в преступлении против философии». — «Да какое ему дело до философии, даже ежели и случилось ему чем-то ее обидеть?» — «Зато философии есть дело до императора, ибо требует она от правителя пристойности». Писарь, весьма довольный таким ответом, — впрочем, он уже и при первом знакомстве выказывал свое благорасположение к Аполлонию, — спросил: «А много ли воды утечет из часов[334] за время твоей речи? Мне положено об этом знать до начала судоговорения». — «Ежели позволят мне говорить столько, сколько потребно для правосудия, — возразил Аполлоний, — то клепсидре для счета и Тибра не хватит, а ежели придется лишь отвечать на вопросы, тогда времени уйдет столько, сколько надобно для дознания». — «Итак, ты изощрил в себе противные друг другу способности, умея об одном и том же говорить хоть долго, хоть коротко!» — «Способности сии не противны, но сходны, ибо ежели кто довольно способен к одному, тот и в другом не оплошает. Есть и еще один род речей, в коем соразмерно сочетаются оба упомянутых способа, но не стану я числить его третьим, ибо он-то и первенствует в словесном искусстве. Что до меня, то я знаю и четвертый способ, для суда отменный, — молчать», — «Ну уж, от этого не будет толку ни тебе самому, ни всем, кому грозит беда!» — «А вот Сократу Афинскому, когда был он под судом, этот способ оказался очень даже выгоден!»[335] — «Какая тут выгода, когда из-за молчания своего он и умер?» — «Вовсе он не умер, это афиняне так думают»[336].

и как еще прежде дознания поспорил он с обвинителем своим (3—4)

3. Таково было времяпрепровождение Аполлония перед прением с тираном. Наконец подошел он к судилищу и собирался уже войти, когда другой писарь сказал ему: «О тианиец, взойди сюда без всего!» — «Это как же? — спросил Аполлоний. — Мыться мы тут будем или судиться?» — «Переданный тебе приказ не относится к одежде, — отвечал писарь, — но государь воспрещает тебе вносить с собою в Судебную палату нательные святыни, книжные свитки, а также какие бы то ни было писчие таблицы». — «Неужто воспрещается также иметь с собою и дубину для дураков, научивших его всем этим глупостям?» Услыхав это, обвинитель завопил: «Государь, колдун грозится меня побить — научил-то тебя я!» — «Тогда ты превзошел меня в колдовстве, — возразил Аполлоний, — ибо я не сумел убедить императора, что я не колдун, а ты говоришь, что тебе удалось убедить его в противном». А пока обвинитель болтал свой вздор, неподалеку стоял один из Евфратовых отпущенников, якобы присланный Евфратом с донесением о беседах Аполлония в Ионии, а кстати и с деньгами в подарок обвинителю.

4. Вот такая перебранка вышла у них еще прежде суда, а теперь пора рассказать о судебных прениях. Судилище было изукрашено, словно для слушания праздничных речей, а сошлась в нем вся городская знать, ибо император в предстоящем дознании собирался при всем честном народе уличить Аполлония в преступном сообщничестве с опальными сенаторами. Однако же Аполлоний выказал императору столь великое презрение, что и глазом не повел в его сторону, а когда обвинитель принялся бранить его за надменность и требовать, чтобы взглянул он на всечеловеческого бога[337], Аполлоний возвел очи к потолку и тем изобразил, что на Зевса он взирает, но тирана, приемлющего нечестивую лесть, полагает порочнее нечестивых льстецов. Тогда обвинитель закричал: «Пора мерить воду, государь, а то, ежели дозволишь ты ему говорить пространно, то он нас задушит своими разглагольствованиями! У меня тут список, где перечислены все статьи обвинения, — вот пусть и отвечает по каждой статье».

и о судебном дознании, как допрашивал Домициан Аполлония, и как тот отвечал и был оправдан, и как, наконец, уличивши тирана в злодействе, предивным образом исчез (5)