Жизнь Аполлония Тианского

12. И вот Дамид, разразившись рыданиями, воскликнул: «Боги! ужели никогда более не увидать нам благочестивого нашего товарища?» Услыхав такие слова, Аполлоний — а он к тому времени был уже в пещере — отвечал: «Увидите или, вернее сказать, увидели». — «Неужто ты живой? — спросил Деметрий. — Потому что, ежели ты мертвый, так мы станем плакать по тебе дальше!» — «Потрогай меня! — промолвил Аполлоний, протянувши ему руку, — и ежели я ускользну, тогда я и вправду призрак, явившийся к тебе от Ферсефонеи, — таких призраков преисподние боги посылают тем, кого вконец одолела скорбь. Но ежели, пойманный, останусь я на месте, тогда заставь и Дамида поверить, что я жив и не расстался с плотью». Тут же Дамид и Деметрий, оставив сомнения, сначала кинулись обнимать и целовать друга, а потом стали допытываться, как он защищался в суде; Деметрий полагал, что никакой защиты и не было, ибо иначе-де Аполлоний бы погиб, пусть и безо всякого приговора, а Дамид думал, что защита состоялась, да только очень уж скоро, — он и вообразить не мог, что суд вершился в этот самый день. «Я защищался, друзья мои, и выиграл дело, — отвечал им Аполлоний, — а случилось это сегодня, совсем недавно, ибо прения длились до полудня». — «Но как же ты успел одолеть столь долгий путь за столь краткое время?» — подивился Деметрий. «Не верхом на баране и не на вощеных перьях[373], а дальше думай, как хочешь — хоть бога давай мне в провожатые!» На это Деметрий возразил: «Я-то всегда не сомневался, что обо всех твоих словах и делах печется некий бог, коему ты обязан и нынешним твоим избавлением, однако скажи-ка лучше, как ты защищался, ежели защищался, и в чем состояло обвинение, и какой нрав у судьи, и о чем он тебя допрашивал, и с которыми твоими ответами согласился, а с которыми нет. Расскажи все, дабы мог я передать повесть твою Телесину, ибо Телесин не устает о тебе расспрашивать, и вот почему. Дней пятнадцать назад, когда мы с ним пировали в Антии, он задремал за столом и — пока подносили ему кубок — увидел сон, будто пламя волною разливается по земле и иных захлестывает сразу, иных настигает на бегу, и течет дальше, подобно воде, а тебя одного минует участь прочих людей, но плывешь ты, оставляя в огне борозду. После такого сна Телесин свершил возлияние богам в благодарность за доброе знамение, а меня принялся увещевать касательно тебя, чтобы надеялся я на лучшее». — «Не удивительно, что Телесин видел меня во сне, — отвечал Аполлоний, — ежели и наяву издавна обо мне вспоминал, а о суде вы услышите, но только не здесь — вечер поздний, и пора идти в город. За разговором и дорога веселее, так что пойдемте, а заодно потолкуем о любопытных для нас предметах, и я, конечно же, расскажу, что сегодня приключилось в судилище. Как обстояли дела до суда, вы оба знаете: ты, Дамид, всему очевидец, а ты, Деметрий, обо всем слышал, да к тому же — свидетель Зевс! — не раз и не два, ежели не забыл я, каков ты есть. А я расскажу о том, чего вы пока не ведаете, и начну с вызова в суд и с приказа «взойти без всего». И так поведал он им обо всех своих речах, и о завершительном «не убьешь ты меня», и о том, как покинул он судилище.

13. Тут Деметрий воскликнул: «Я-то думал, что ты явился сюда, избавясь от беды, а твои беды только начинаются! Да он теперь объявит тебя вне закона и схватит, а деваться тебе будет некуда!» Однако же Аполлоний обнадежил перепуганного Деметрия, промолвив: «Вас бы так ловили, как меня он ловит! Я в точности знаю нынешние его чувствования: он всегда слушал одних льстецов и вот сейчас получил отпор, а возражения сокрушают тиранский нрав, хотя и злеет он от того пуще прежнего. Впрочем, пора мне отдохнуть — с начала тяжбы я еще не присел». Тогда заговорил Дамид: «Что до меня, Деметрий, то мое мнение о делах Аполлония было таково, чтобы и вовсе не ходить ему туда, откуда он нынче воротился, да и ты ему вроде бы советовал это же самое — что не надо-де по доброй воле пускаться навстречу тяготам и бедам. Но когда был он на моих глазах закован в железа, и я уже почитал дело его пропащим, он сказал мне, что может освободиться, едва того пожелает, а в доказательство вытащил ноги из кандалов — вот тут-то я в первый раз понял, что он за человек, а человек он святой и разумению нашему непостижимый. Да попади я теперь в беду, хуже прежней, — с ним мне никакая напасть не страшна! Однако же вечереет и пора нам отправляться под крышу, чтобы устроить его поудобнее». — «Я хочу только одного — спать! — воскликнул Аполлоний. — Все прочее мне безразлично, хоть бы и ничего больше не было». Сказавши так, он помолился Аполлону и отдельно Солнцу, а затем пошел в дом, где был на постое Деметрий. Там он вымыл ноги, велел спутникам Дамида поужинать — они глядели голодными, — бросился на кровать и, восславив дремоту строкою Гомера[374], крепко уснул, словно и не было у него никаких достойных внимания забот.