Жизнь Аполлония Тианского

Названное в доносе время также опровергает возводимый на меня извет. Пусть, ежели в тот самый день, когда якобы свершил я преступление, итак, ежели в тот день был я в деревенском поместье, то и вправду заклал жертву, а ежели заклал, то и мяса отведал, — однако же спроси-ка меня, государь: а вдруг я в тот день и из Рима-то не уходил? Вот ты, о наилучший из государей, бывал в окрестностях Рима, однако не признаешь на этом основании, будто приносил человеческие жертвы! Да и обвинитель мой там бывал — так ведь и он не признается в человекоубийстве! И такое же можно сказать о тысячах людей — лучше уж выдворить их по месту жительства, чем предъявлять им обвинения, из коих явствует, что самое присутствие в Риме есть доказательство свершенного злодеяния. Уже то, что я пришел в Рим, очевидно опровергает мое участие в заговоре, ибо жить в городе, где повсюду глаза и повсюду уши, которые слышат, что есть и чего нет, не очень-то пристало заговорщикам, если только не торопятся они помереть, потому что в таких обстоятельствах люди разумные и осторожные даже дозволенными делами занимаются с опаскою.

Но скажи все-таки, обвинитель, что делал я в ту пресловутую ночь? Когда бы спросил ты об этом самого себя, коли уж явился задавать вопросы, то пришлось бы тебе ответить: я измышлял ябеды и обвинения против честных людей, старался погубить невинных и обмануть государя, дабы опозорился он ради моих успехов. Ну, а ежели спросишь ты меня, то как философ я отвечу, что радовался смеху Демокритову[364] надо всеми людскими делами, а как человек скажу нижеследующее. Филиск Мелосский, четыре года бывший сотоварищем моим в любомудрии, был в то время болен, а я у него ночевал, ибо занемог он столь тяжко, что от болезни своей скончался. Свидетель Зевс, уж сколько я молился о чуде для спасения жизни его! Найдись хоть какие песнопения Орфеевы, дабы воротить мертвого, уж я бы их наизусть выучил! Да я бы, наверно, и под землю пошел за Филиском, будь туда ход, — до того был он мне любезен истовым своим любомудрием, коему был он привержен в согласии с уставами моими.

Все вышесказанное, государь, ты можешь услыхать и от консуляра Телесина, ибо он также был при Филиске и ходил за ним в ту ночь не меньше моего. А ежели не доверяешь ты Телесину — как-никак он тоже из философов, — то призываю я свидетелями лекарей, а именно Селевка Кизикийского и Стратокла Сидонского, а ты спроси у них, правду ли я говорю. Да было при них тогда больше тридцати учеников — найдутся и из их числа свидетели; ну, а ежели стану я приглашать свидетелями еще и домочадцев Филиска, то ты решишь, будто я стараюсь затянуть тяжбу, ибо упомянутые домочадцы недавно отплыли из Рима в отечество свое, дабы воздать усопшему подобающие почести. Итак, выходите, свидетели, — для того вас сюда и звали.

(Свидетельские показания).

Из свидетельских показаний со всею очевидностью явствует, сколь далеко от истины до извета, ибо дело было не в предместье, а в городе, не на открытом месте, а в доме, не с Нервой, а с Филиском, и никого я не убивал, но молился о жизни и не ради державы, но ради любомудрия, и не преемника тебе я назначал, но старался спасти собрата.

При чем же тут аркадский отрок? Что за басни о каком-то заклании? Зачем уговаривают тебя, будто басни эти правдивы? А между тем и небывалое сбудется, ежели присудишь ты ему быть! Как же порешишь ты, государь, с этим невероятным жертвоприношением? Что правда, то правда, бывали в старину волхвы, весьма искушенные в гаданиях по жертвам, — стоит назвать Мегистия Акарпанского, Александра Ликиянина или Силана Ампракийского: Мегистий был волхвом при спартанском царе Леониде, ликиянин — при Александре Македонском, а Силан — при том Кире, который домогался царства. Ежели и содержатся в человечьих потрохах некие наияснейшие и премудрые и правдивые приметы, то, пожалуй, в те времена подобные обряды были возможны, ибо первоприсутствовали на них цари, у коих хватало и кравчих, и пленников, да притом могли они невозбранно обойти закон, не опасаясь никаких доносов, ежели кого и прирежут. Думаю, впрочем, что как мне, попавшему сейчас в беду именно по таковому доносу, так и вышеупомянутым царям подобные жертвы были противны, и вот почему. Бессловесные твари влачатся на заклание в неведении смерти, так что и нутро у них остается невзбаламученным, ибо не знают они о предстоящих муках. Не то человек: вечно носит он в душе свою смерть, даже когда и бояться-то еще нечего, а тем более невозможно ему, видя смерть прямо пред собою, являть нутром своим какие-то там приметы. Нет, не годится человек в жертву!