Между тем доходили слухи, что в Берлине уже затевается крупное эмигрантское книгоиздательство с основным капиталом в восемь миллионов марок. Новый орган предполагал готовить книги «для будущей России». В одну из встреч у бывшего председателя Совета министров князя Г. Е. Львова Бунин жарко доказывал, что и в Париже можно учредить свое книгоиздательство, так как здесь легко собрать «хороший букет из современных писателей». Редакторами в итоге были намечены: сам Иван Алексеевич, А. Толстой и – как финансовая опора – богатый Цетлин, обещавший для начала 720 тысяч франков.
Все это произошло 4 апреля, а уже через два дня Цетлин, «очень волнуясь», сказал Бунину, что не сможет принять участия в новом деле. На вопрос, в чем причина, за Михаила Осиповича ответила Мария Самойловна: причина будто бы таилась в Толстом. Но толком ничего не могла объяснить. Бунин с Верой Николаевной отправились к Толстым. Им хотелось заодно посмотреть их новую квартирку. Помещение оказалось маленьким, но светлым, с чудесным видом на Сену, расположение комнат тоже было удобное. Алексей Николаевич спал, но скоро вышел. Когда Бунины рассказали о разговоре с Цетлиным, Толстой, с его практической сметкой, сразу все понял: Михаил Осипович прослышал о мощном берлинском конкуренте и не захотел рисковать своим капиталом. Зачем?..
Между тем Толстые и Бунины, кажется, неразлучны. Обеды, встречи по поводу и без повода, с той щедростью выдумки и фантазии, которыми был так богато наделен от природы Алексей Николаевич, следуют непрерывно. 8 апреля, к примеру, у Толстых, кроме Буниных, был В. Д. Набоков – один из лидеров конституционных демократов, соредактор популярной в старой России газеты «Речь», англоман, барин, брат русского посланника в Лондоне и отец начинающего поэта, который вскоре прославит себя под псевдонимом Сирин.
В русском Париже уже были в изобилии представлены все политические направления: кадеты, октябристы, монархисты и просто антибольшевики. «И с кем только не встречались мы чуть не каждый день в первые годы эмиграции на всяких заседаниях, собраниях и в частных домах! – вспоминал об этой поре Бунин. – Деникин, Керенский, князь Львов, Маклаков, Стахович, Милюков, Струве, Гучков, Набоков, Савинков, Бурцев, композитор Прокофьев, из художников – Яковлев, Малявин, Судейкин, Бакст, Шухаев; из писателей – Мережковские, Куприн, Алданов, Тэффи, Бальмонт». И с каждым из «бывших» беседы невольно приобретали характер «ретро», хотя они в один голос повторяли, что еще «не все потеряно». Что касается кадетов, то они были очень влиятельной левобуржуазной партией и в политическом спектре дореволюционной России занимали место правее эсеров. Именно кадеты, учитывая потенциал своей партии (а их поддерживало большинство русской интеллигенции), рассчитывали на безусловный приход к власти после падения монархии. Для этого, то есть для себя, они и расшатывали трон, подписав, в частности, еще в 1906 году так называемое «Выборгское воззвание». Среди авторов этого воззвания был и Набоков.
О кадетах и этом воззвании писал мне много позднее, 11 апреля 1964 года, Василий Витальевич Шульгин:
«После роспуска Государственной думы в июле 1906 года многие депутаты немедленно отправились в Финляндию, г‹ород› Выборг. Почему они поехали в Финляндию? Потому что, хотя Финляндия входила в состав Государства Российского, но на особых правах. Полномочия русской полиции, которая могла прекратить преступное сборище бывших членов Государственной думы, на финляндскую территорию не простирались. Вышеупомянутые бывшие депутаты воспользовались этим, в том числе и бывшие кадеты, и выпустили так называемое «Выборгское воззвание», которое в насмешку было названо выборгским кренделем, т. к. именно кренделями был известен г. Выборг. «Выборгское воззвание» представляло из себя революционную прокламацию, в которой население Российской империи призывалось не платить налогов и не давать государству рекрутов. В наше время за такое выступление подписавшие оное подверглись бы суровой каре. Но тогда было иначе. Выборжцы были осуждены на 3 месяца тюрьмы…»
Разговор у Толстых в тот далекий вечер 8 апреля 1920 года и вертелся вокруг всего этого, касаясь верховной власти, монархии и личности последнего царя. Набоков не без снисходительности говорил о Николае II, что его никто не любил и что сделать он ничего не мог. Он сетовал, будто благодаря лишь «случайностям истории» конституционные демократы не смогли взять в свои руки бразды правления, что им мешали «левые» – эсеры и меньшевики и «правые» – монархисты.