Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана…

«Милостивый государь г. редактор! В № «Русской жизни» от 11 июля помещено письмо проф‹ессора› Г. П. Струве, отметившего мою ошибку по поводу поездки г. Бунина на основании подробного письма человека, проживающего теперь в Зап‹адной› Европе, к которому питаю доверие. Быть может, он и совершил ошибку. Но действия г. Бунина самого последнего периода давали право считать сведения о его поездке достоверными. На это, по-видимому, намекает и сам Гл‹еб› П‹етрович›. С истинным уважением. Иосиф Окулич». (Опять – все подчеркивания – мои.)

Глеб был прошлой весной в Париже, и я его видел у брата Алексея, и он в постоянной переписке с ним – как же он «сомневается»: ездил я или не ездил? И почему он «не вдается в оценку по существу этого сопоставления» (сопоставления Окуличем моей поездки и расстрела Краснова)?! И кто хуже – чекист справа, мерзавец или идиот Окулич – или Глеб?

На днях я послал Глебу ‹…› такую открытку: «Я получил два доноса на меня, два гнусных «письма в редакцию» – Вашего и какого-то Окулича, очевидно, сумасшедшего, ибо редкий мерзавец мог бы решиться обвинять меня в предательстве на расстрел ген‹ерала› Краснова. А Вы – как у Вас хватило бесстыдства столь «неясно» и двусмысленно «защищать» меня – и обвинять меня в каких-то аморальных убийствах… Вы бы прямо сказали, что это за действия, клеветник!

Ив. Бунин».

Да какие такие «действия» я совершил? напечатал несколько рассказиков в «Р‹усских› нов‹остях›» – да, да, это очень мне грустно, но нужда, нужда! И все-таки ужели это аморально?

Что еще! Был приглашен в посольство позапрошлой осенью – и поехал – как раз в то время получил две телеграммы от Государств‹енного› издательства в Москве – просьба немедля выслать сборник моих последних рассказов и еще несколько моих старых книг для переиздания. Увы, посол не завел об этом разговора, не завел и я – пробыл 20 минут в «светской» (а не советской) беседе, ничего не коснулся – и уехал. Ужели это тоже аморальные, преступные действия?

Позапрошлой зимой получил от писателя Телешова из Москвы известия, что издается большой том моих избранных произведений Государств‹енным› издательством – и написал столь резкое письмо в это издательство («Вы распоряжается мною как своим добром и даже не советуясь со мной, точно Вам наплевать на меня!»), что получил позапрошлой весной французскую телеграмму от этого Госуд‹арственного› издательства: «Согласно вашему желанию издание Ваших избранных произведений suspendue»[24].

Вот, Яшенька, все мои «действия».

И никуда я не поехал, хотя советск‹ий› консул и старший советник посольства довели до моего сведения, что если бы я поехал, я был бы миллионер, имел бы дачи, автомобили – и т. д. Я остался доживать свои истинно последние дни в истинной нищете, да еще во всяческих болезнях старости. Кто поступил бы так на моем месте? Кто?»

Это было письмо от 10 августа 1947 года, когда всяческие «заигрывания» с Буниным советской власти давно прекратились. Но фантазии бунинских недругов продолжались. 2 января 1948 года Бунин получил еще одну эпистолярную инвективу – письмо от М. С. Цетлиной, которое совершенно вывело его из себя. «Письмо бессмысленное, несуразное, трудно понимаемое, – комментировала Вера Николаевна. – Она порывает с нами отношения, т. к. мы ушли из Союза и чтобы «уменьшить силу удара», она «уходит от нас». Далее она пишет о каком-то «крестном пути» Яна – словом, белиберда ужасная. А вчера мы узнали, что М‹арья› С‹амойловна› циркулярно рассылает свое чудесное послание по всему Нью-Йорку».

Ознакомившись с этим письмом, Тэффи, один из немногих верных друзей, сама уже тяжело больная и одинокая, возмущенно писала Бунину:

«Понимает ли она, что Вы потеряли, отказавшись ехать? Что швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа Вашим именем, и статуя. Станция метро, отделанная малахитом, и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! Писатель, академик, Нобелевская премия – бум на весь мир… И все швырнули в рожу. Не знаю другого, способного на такой жест, не вижу (разве я сама, да мне что-то не предлагают, т. е. не столько пышности и богатства)… Меня страшно возмутила М‹арья› С‹амойловна›. Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами».