Итак, он отложил дальнейшие соображения на следующий день, но около полуночи проснулся и вскочил с постели, узнав, что солдаты караула ушли. Он послал за своими друзьями, но, не получив ни от кого ответа, направился сам в сопровождении немногих к комнатам каждого из них в отдельности. Но все двери оказались запертыми; ему никто не отвечал, и он вернулся в спальню, откуда успела бежать и прислуга, ограбив предварительно даже его постель. Унесли и коробочку с ядом. Нерон немедленно приказал отыскать мирмилона Спикула или какого-либо другого гладиатора, желая умереть от их руки, но не нашел никого. «Значит, у меня нет ни друзей, ни врагов!» — сказал он и побежал, с целью броситься в Тибр.
Но его первый порыв прошел, и он попросил указать ему какое-либо уединенное место, где он мог бы собраться с мыслями. Отпущенник Фаон предложил ему свой загородный дом, между Саларийской и Номентанской дорогами, приблизительно в четырех милях от столицы. Как был, босой, в одной рубашке, накинув на себя только выцветший, старый плащ да прикрыв голову и лицо платком, Нерон вскочил на лошадь. С ним было лишь четверо, в числе их Спор[447]
.Землетрясение и блеснувшая перед глазами у него молния страшно испугали его, как вдруг до него донеслись крики из ближайшего лагеря. Солдаты посылали проклятья ему и желали счастья Гальбе. Затем навстречу ему попались несколько прохожих. Один из них сказал: «Они ищут Нерона». Другой спросил: «Что нового в столице о Нероне?»
Его лошадь испугалась брошенного на дороге разлагавшегося трупа. С лица императора упал платок. Один из отставных преторианцев узнал его и поклонился ему. Доехав до окольной дороги, всадники пустили лошадей на волю, а Нерон стал пробираться сквозь кусты и терновник, пока с трудом, подстилая под ноги платье, не вышел на проложенную через осоку тропинку и затем добрался до задней стены загородной дачи. Здесь Фаон советовал ему спрятаться пока в яме из-под песка; но Нерон отказался «идти живым в землю». Прошло немного времени, пока искали тайный вход в виллу. Император, желая напиться, зачерпнул рукой воды из находившейся вблизи лужи и сказал: «Вот прохладительное питье Нерона!» Затем он снял свой разодранный терновником плащ и стал очищать его от колючек, а потом прополз на четвереньках через вырытую узкую дыру в ближайшую комнату. Здесь он лег на кровать с убогой подушкой, прикрывшись старым плащом. Ему захотелось есть, а потом пить. Ему принесли черного хлеба; но он отказался от него, выпил немного теплой воды.
В это время все стали настоятельно просить его, чтобы он постарался, по возможности скорее, обезопасить себя от грозящих ему оскорблений. Он приказал вырыть при себе могилу — причем смерил себя — и вместе с тем, если возможно, положить один возле другого несколько кусков мрамора, затем принести воды и дров, так как, говорил он, вскоре это понадобится его телу. Отдавая вышеупомянутые распоряжения, он не переставал плакать и повторять: «Какой великий артист должен сойти в могилу в моем лице!»
Пока происходило это, явился с письмом гонец Фаона.
Нерон вырвал письмо из рук и прочел, что сенат объявил его вне закона и что его ищут, с целью наказать «по обычаю предков». Нерон спросил, в чем состоит это наказание. Ему сказали, что виновного раздевают, всовывают его голову в колодку и затем засекают до смерти. Нерон в ужасе схватил два кинжала, которые носил с собой, и, попробовав, остры ли они оба, спрятал их, заметив, что час его смерти еще не пришел… То он требовал, чтобы Спор начал грустную похоронную песню, то просил, чтобы кто-нибудь собственным примером показал ему, как надо умирать. Иногда же он укорял себя в малодушии, говоря: «Какая гнусная, позорная жизнь!.. Οὐ πρέπει Νέρωνι, οὐ πρέπει…νήφειν δεῖ ὲν τοῖς τοιούτοις…ἄγε ἔγειρε σεαυτόν!..»[448]
Солдаты, которым было приказано схватить его живым, были уже близко. Заметив это, он, дрожа, произнес стих:
и с помощью своего секретаря Епафродита вонзил в горло меч.
Он был еще в агонии, когда в комнату ворвался центурион. Он приложил свой плащ к ране, делая вид, будто прибежал на помощь Нерону, но последний мог только ответить ему: «Поздно!» и «Вот что значит быть верным!..». С этими словами он умер.
Его открытые и выпучившиеся глаза приводили в ужас окружающих. От своих спутников он требовал прежде и более всего, чтобы они не позволили отрубить ему голову, а во что бы то ни стало сожгли его неизуродованным. Отпущенник Гальбы Икел, который недавно был выпущен из тюрьмы, куда попал в начале восстания, исполнил его желание.
Его похороны стоили двести тысяч сестерциев. Его покрыли белым, шитым золотом покровом, который был при нем 1 января. Его кормилицы Еклога и Александрия и любовница Акта похоронили его прах в фамильном склепе Домициев. Последний выстроен на Садовом холме и виден с Марсова поля. В этом склепе стоит урна из красного мрамора, а выше — алтарь из лунского мрамора[450]
. Все окружено оградой из тасского мрамора.