Жизнь двенадцати цезарей

Нерон был среднего роста. Его тело было прыщеватое, с противным запахом. Волосы у него были русые, лицо скорее красивое, нежели приятное, глаза — голубые и близорукие, шея — толстая, живот выдавался вперед, ноги были чрезвычайно тонкие. Он отличался здоровьем. Несмотря на всевозможные излишества, он во все свое четырнадцатилетнее царствование болел только три раза, причем продолжал пить вино и вести прежний образ жизни.

В отношении своей внешности и своего костюма он был крайне небрежен. Например, он всегда заплетал волосы косичкой, а во время путешествия по Ахайе даже распустил по плечам. Он очень часто появлялся публично в халате, повязав шею платком, неподпоясанный и босиком[451].

Уже в молодых годах он занимался всеми науками и искусствами, кроме философии. Последней ему не советовала заниматься мать, — по ее словам, будущему императору не пристало учиться философии. С древними ораторами его познакомил наставник Сенека, чтобы заставить Нерона дольше уважать его ораторский талант[452]. Чувствуя склонность к поэзии, Нерон усердно и легко писал стихи, но не думал, как воображают некоторые, выдавать чужие стихи за свои собственные. У меня были его записные книжки и тетради с некоторыми написанными его рукой всем известными стихами. Из этого ясно видно, что они не заимствованы у других и не писаны под чужую диктовку, а, несомненно, сочинены автором и составителем, что доказывает и множество поправок и приписок вверху и внизу строк[453]. Нерон очень любил также живопись и скульптуру.

Но больше всего он стремился к приобретению популярности. Он завидовал всем, кто так или иначе сумел привлечь к себе народные сердца. Ходил слух, что, получив призы в качестве актера, он намеревался выступить через ближайшие пять лет атлетом в Олимпии, — он очень усердно занимался борьбой и, кроме того, смотрел во всей Греции на гимнастические состязания исключительно в звании судьи, причем сидел на стадии на голой земле, и если какая-либо пара бойцов уходила слишком далеко, своими руками снова ставил ее на место. Считая себя в пении равным Аполлону, а в управлении колесницей — богу Солнца, он решил подражать и подвигам Геркулеса. Говорят, был припасен лев, которого Нерон должен был голый, на арене амфитеатра, на глазах публики убить дубиной или задушить руками.

Как известно, незадолго до смерти он дал обет, что, если власть останется в его руках, он даст игры в честь своей победы, где выступит в качестве игрока на водяном органе, флейтиста и волынщика, а в последний день и актером и протанцует роль Вергилиева Турна. По словам некоторых, он велел убить и актера Парида, считая его своим опасным соперником[454].

У него было страстное, но глупое желание сделать память о себе вечной, бессмертной. С этой целью старые названия многих предметов и мест были уничтожены и заменены новыми, соединенными с его именем. Он назвал апрель неронием и хотел также переименовать Рим в Нерополь.

К религии он всю жизнь относился с пренебрежением и чтил только Сирийскую богиню[455]. Но вскоре он и к ней почувствовал такое презрение, что обмочил ее. Взамен того, он поддался суеверию и остался неизменно верен ему. От какого-то неизвестного плебея он получил в подарок статуэтку девушки, которая будто бы должна была спасать его от покушений на его жизнь. Действительно, вскоре был открыт заговор. Считая статуэтку одним из высших божеств, император продолжал три раза в день неизменно приносить ей жертвы и хотел распустить слух, что благодаря ее указаниям он знает будущее. За несколько месяцев до смерти он гадал по внутренностям жертв; но предсказания были всегда неблагоприятны.

Он умер на тридцать втором году от рождения, в тот самый день, когда несколько лет назад приказал убить Октавию. Его смерть была встречена везде с таким восторгом, что народ бегал в шапках свободы по всему городу[456]. И все-таки нашлись люди, которые долго украшали его могилу, весной и летом, цветами и то выставляли у ораторской кафедры его бюсты в нарядной тоге, то выпускали эдикты, где говорилось, что он жив и в скором времени вернется и заставит своих недругов дрожать от страха! Даже царь парфянский Вологез, отправляя посольство в сенат для возобновления союза, убедительно просил чтить память Нерона. Наконец, спустя двадцать лет, — в то время я был молодым человеком — когда появился неизвестный, выдававший себя за Нерона, его имя пользовалось таким сочувствием у парфян, что они горячо помогали ему и выдали его только с трудом[457].

Гальба