Звание верховного жреца он, по его собственным словам, принял главным образом для того, чтобы не обагрять кровью своих рук, — и оправдал свои слова. С тех пор он не казнил никого сам, как и не давал согласия на казнь по представлению других. Конечно, у него были иногда поводы к мести; но он с клятвой говорил, что предпочитает погибнуть лично, нежели погубить другого. Двух патрициев уличили в намерении искать престола. Тит ограничился тем, что посоветовал им отказаться от их желания. «Престол, — сказал он, — дается судьбою» — и обещал исполнить любое из других их желаний. Он немедленно приказал отправить к жившей далеко матери одного из обвиняемых своих курьеров и объявить ей, что ее сын, за которого она боялась, жив. Затем он не только пригласил их к своему семейному обеду, но и на следующий день нарочно поставил их, во время гладиаторских игр, возле себя, причем подал им принесенное ему оружие бойцов, чтобы они могли посмотреть его. Говорят даже, узнав гороскоп их обоих, он сказал с уверенностью, что тот и другой должны погибнуть, но впоследствии и не от него. Его слова сбылись.
Его брат не переставал рыть ему яму, чуть не открыто подговаривал войска к бунту и, наконец, задумывал бежать; но император не мог решиться убить его, сослать или, по крайней мере, обращаться с ним менее почтительно, напротив, как и с первого дня своего вступления на престол, продолжал называть его своим товарищем по положению и наследником и только изредка со слезами умолял его наедине, чтобы он ответил, наконец, любовью на его любовь к нему!.. И в это время смерть так рано похитила императора, к большему несчастью для человечества, нежели лично для него!
В тот раз публичные игры подходили к концу. Когда они кончились, Тит горько заплакал на глазах народа и затем уехал в Самний, еще более опечаленный тем обстоятельством, что во время принесения им жертвы жертвенные животные разбежались, а при ясном небе раздался удар грома. При первом же ночлеге в дороге у него открылась лихорадка. Его понесли дальше на носилках, причем он, говорят, отдернул занавески и, взглянув на небо, стал горько жаловаться, что незаслуженно умирает так рано, не сделав ничего, в чем должен был бы каяться, кроме разве одного поступка… В чем он заключается, этого он не сказал тогда сам и не могли узнать другие. По мнению одних, он вспомнил о своей связи с женой брата. Но Домиция торжественно клялась, что не была его любовницей. Притом, если б это вообще происходило в действительности, она не стала бы скрывать, напротив, даже хвасталась бы, что для этой в высшей степени безнравственной женщины не составляло бы никакого труда.
Тит скончался в той же даче, где умер его отец, 13 сентября, через два года два месяца и двадцать дней по восшествии на отцовский престол, на сорок втором году жизни.
Когда распространилось известие об этом, все стали громко выражать свое горе, как бы по близкому им человеке. Сенат сбежался в курию, не получив еще указа о созыве его, и сперва при закрытых, а затем при открытых дверях почтил усопшего такими выражениями признательности и похвалы, каких никогда не выпадало ему на долю при его жизни и в его присутствии.
Домициан
Домициан родился 24 октября, — в то время, как его отец был назначен консулом и должен был на следующий месяц вступить в отправление своей должности, — в шестом городском квартале, в доме, находившемся неподалеку от так называемого Гранатового дерева. Впоследствии Домициан переделал этот дом в храм фамилии Флавиев.
Мальчиком и в первые годы юношеского возраста он был так беден и жил в такой неприглядной обстановке, что в хозяйстве у него не было ни одной серебряной вещи. Достаточно известно, что у бывшего претора Клодия Поллиона — на него написано стихотворение Нерона, под заглавием «Кривой», — хранилось собственноручное письмо Домициана, которое он иногда показывал. В этом письме Домициан предлагал себя на ночь. Некоторые уверяют даже, что он был в связи и со своим преемником Нервой.