Жизнь и слово

Оренбургская пограничная линия казачьих станиц-крепостей изогнулась на карте двумя верблюжьими горбами. На юг и на восток от линии тянется неведомо куда плоская степь, закрашенная на карте желтым цветом, и там, на степном просторе, под просторным небом живет незнакомый народ, о котором еще никто не успел рассказать.

Даль много знает об этом народе, в повести, им задуманной, откроется русским читателям Казахстан первой трети девятнадцатого столетия, в ней, в повести, окруженные плотным кольцом подробностей (иначе Даль не был бы Далем), живут и действуют прекрасные юные герои, люди свободного ума и глубокого чувства, верной, непобедимой любви — Бикей и Мауляна зовут героев Далевой казахской повести…

Василий Андреевич Жуковский, давний и добрый друг, просит Даля подобрать ему сюжет для «восточной» поэмы или баллады. Ответ Даля замечателен, тем более что пишет он не кому-нибудь, кого почитает должным наставлять, а Жуковскому, которого почитает наставником. Даль отказывает Жуковскому, и не в том суть, что отказывает, но в отказе — суть его воззрений на творчество, его творческая программа, и в ней — ростки новой русской литературы.

«Я обещал Вам основу для местных, здешних дум и баллад… а между тем обманул, — отвечает он Жуковскому. — Но дело вот в чем, рассудите меня сами: надобно дать рассказу цвет местности, надобно знать быт и жизнь народа, мелочные его отношения и обстоятельства… Иначе труды Ваши наполовину пропадут; поэму можно назвать башкирскою, кайсакскою, уральскою, — но она, конечно, не будет ни то, ни другое, ни третье».

(Белинский писал о «Вадиме» Жуковского: «Место действия этой баллады в Киеве и Новгороде; но местных и народных красок никаких».)

…Даль едет по изогнутой верблюжьими горбами линии, он расскажет читателям о том, что увидит к северу и западу от линии, и о том, что к югу и к востоку от нее, он едет своей дорогой, не прямой, изогнутой, но едет правильно, в будущую литературу и свое будущее, потому что где дорога, там и путь.

Даль едет к героям своей казахской повести. на, пути зорко схватывая «цвет местности», быт, отношения и обстоятельства, все, без чего, по мысли его, труд писателя напрасен — не наполовину, а (положа руку на сердце) целиком пропадет.

…Раскаленными золотыми слитками тлеют в костре кизяки. В котле, черном от копоти, дымится похлебка — ее заправят с копленым куртом, сухим овечьим сыром. Пузырятся турсуки, сшитые из конской шкуры мехи, — они полны кумысу; кумыс хорошо пьется, помногу: вселяет в тело легкость, приносит веселье, потом — крепкий сон.

Вокруг юрты висит в воздухе привязчивый запах шкур: жеребячьи шкуры вымачивают в квашеном молоке, проветривают, смазывают бараньим салом, коптят, проминают; из них шьют ергаки — тулупы; из козьих шкур выделывают тонкую, мягкую кожу — сафьян. Собирают марену — желто-зеленые цветки на граненом, шероховатом стебле; цветы и стебли никому не нужны, дорог мареновый корень: в нем прячется знаменитая красная краска. Корень можно толочь или крошить, однако лучшим красителем считается корень жеваный; созывают гостей жевать корень. Выкрашенный сафьян ярок, как раскаленный кизяк в костре.

Ночью в ровной степи огоньки костров видны далеко; нетрудно обмануться — долго-долго ехать на огонек. Казахи советуют: «Не ходи на огонь, иди на лай собак»; лай собак — признак близкого кочевья. Если вечером выехать из аула — все наоборот; лай собак скоро стихает в ушах, а звезды костров еще долго смотрят вслед всаднику; потом и они тают в черной ночи. Конь идет небыстрой рысью, расталкивая темноту; а по горизонту, справа, слева, вокруг — рыжей полосою стелется зарево. Это степные палы — пожары: жгут старую траву, из расчищенной, удобренной золою земли молодая зелень пробивается скорее и гуще. Рассветная заря, по-степному размашистая, заливает небо; рыжая полоска палов, опоясавшая горизонт, быстро тускнеет; в солнечный знойный день пламя степного пожара прозрачно, невидимо.

Как ни странно, в бескрайней степи, где у каждого своя дорога, перекрещиваются пути: проходит мимо караван — плавно покачиваясь, вышагивают верблюды. Они словно связаны цепью: волосяной аркан, продетый сквозь ноздри одного животного, привязан к хвосту другого, идущего впереди. Хозяева верблюдов вперед-назад мечутся на горячих конях вдоль растянувшегося на несколько верст каравана. Владельцы товаров, в больших чалмах и добротных халатах, раскачиваются в люльках, подвешенных по бокам каждого верблюда; на переднем восседает караван-баши, голова каравана. Верблюды не спешат; легче обскакать караван стороною, чем пережидать, пока пройдет.