Жизнь и слово

Все, как есть! Далю и в голову не приходит не то что пригладить пословицу, но — чего проще! — припрятать: в труде своем он отдает народу все, что взял у него, все, чем владеет, без оглядки и без утайки. Труд выходит из-под его пера неприглашенный, непричесанный — огненными вихрами торчат, бросаясь в глаза, будто дразнят, речения вроде: «Царь гладит, а бояре скребут», «Попу да вору — все в пору», «Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести», «Барин за барина, мужик за мужика», «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу», «Во всем доля, да воли ни в чем», «Воля велика, да тюрьма крепка», и тут же: «Поневоле конь гужи рвет, коли мочь не берет», «Терпит брага долго, а через край пойдет — не уймешь».

Люди, чье меткое и мудрое слово становилось пословицей, крестьяне русские, верили в бога и подчас не меньше. чем в бога, верили в надежу-государя, веками повиновались барам, терпеливо сносили неволю, гнет и бесправие. Но эти же люди, неведомые творцы пословиц, всякий день убеждались, что «бывает добро, да не всякому равно», наступал конец терпению — «лучше пропасть, чем терпеть злую напасть», шла брага через край — «пока и мы человеки — счастье не пропало»: поднимались деревни, уезды, губернии, присягали Стеньке и Пугачу, усадьбы барские горели, и города сдавались крестьянскому войску, дрожали в страхе продажные шемяки-чиновники («подьячий — породы собачьей, приказный — народ пролазный»), поп-обирала («попово брюхо из семи овчин сшито») прятался в своей кладовой между пузатыми мешками… Новые пословицы рождались.

Удивительный Даль! Провидит, что сборник сделается для него небезопасным, — и в том не ошибается, но ни одной пословицы убрать из книги не желает: «кощунство» народное не пугает его. Тут дело взгляда, убеждения: Даль не придумывает народ с помощью пословиц, а показывает, как в пословицах, разных, нередко противоречивых, раскрывается народ.

7

Даль недаром не упускает про кощунство, которое толкует как насмешку над священными предметами: вступительная статья к сборнику пословиц. «Напутное», написана после того, как Далю придется выслушать обвинения в оскорблении религии, в том, что сбивает народ с толку, старается протащить на страницы книги опасные мысли и «пустословие народное».

Удивительный Даль! Сам же — «Времена шатки, береги шапки!», и повестушки, давно написанные, пусть гниют, лишь бы спокойно спать («не соблазняйте!») — мог бы, кажется, осторожности ради выдрать из тетрадок сотню-другую крамольных ремешков! Но тут он в жмурки играть не желает. Сотню своих повестушек сгноить не боится, а убрать из книги хотя бы одну взятую у народа пословицу не считает себя вправе. Не властен, не могу пи по совести, ни по закону — так он толкует это «не вправе». И сборник «Пословицы русского народа», едва закончил, тотчас отправляет в печать — все тридцать тысяч и еще сто тридцать.

На пословицу ни суда, ни расправы! И это тоже пословица, тоже мудрость народная, созданная и проверенная веками!

О «ВРЕДЕ» ПОСЛОВИЦ

«Будет ли, не будет ли когда напечатан сборник этот» — так начнет Даль напутное слово к своему труду через десять лет почти после его завершения. Судьба книги уже решится, и решится благополучно — дозволена к печати, печатается, напечатана, можно сказать, — а он хочет «оставить и ныне» (а тем самым навсегда) строчку, вырвавшуюся из-под пера десятилетием раньше, в 1853 году, в дни безнадежности и отчаяния. Он хочет «ныне» и навсегда сберечь на первой же странице книги былую горестную тревогу — «будет ли, не будет ли когда напечатан сборник этот»…

Тяжелую, неравную борьбу за то, чтобы итог тридцати пяти лет жизни и труда увидел свет, остался людям, из прожитого своего века не выкинешь — и хорошо. обошлось, да сердце жжет!..

Еще бы не жечь! Труд Даля, аккуратно переписанный и подготовленный к печати, переходит из Академии наук в цензуру, из цензуры в негласный комитет для надзора за книгопечатанием, и всюду господа чиновные и духовные водят по листам рукописи тяжелыми красными карандашами, подчеркивают, отчеркивают, зачёркивают, оставляют на полях жирные галки, цепко вчитываются в каждое приведенное Далем речение — нет, недопустимо, немыслимо печатать, никак нельзя!

Выводят решительно: «Пословицы и поговорки против православного духовенства, казны, власти вообще, службы, закона и судей, дворянства, солдат (?), крестьян (?) и дворовых людей не только бесполезны (!), но исключительно вредны».

Даль хочет напечатать книгу, которая ум, душу и опыт народа открывает в народном слове. А ему твердят в ответ, что пословицы, народом созданные, «опасны для нашего народа». Враги Далева сборника хотят отвадить народ от того, к чему он в течение долгих веков приходил мыслью и сердцем.