Жизнь и слово

«Готовых пословиц высшее общество не принимает, потому что это картины чуждого ему быта, да и не его язык; а своих не слагает», — напишет Даль в «Напутном». И вот ведь что замечательно: враги Далева сборника норовят ударить Даля, а бьют все по народу, о котором якобы пекутся. С каким высокомерным презрением цедят сквозь зубы: «Народ глуп и болтает всякий вздор». И взрываются гневом: «Даль домогается напечатать сборник народных глупостей».

А Даль-то думал, что мудрости народной…

Даль взял взаймы у народа тридцать тысяч пословиц, ему не разрешают вернуть их обратно народу.

Сборник «Пословицы русского народа» увидит свет лишь в начале шестидесятых годов. На титульном листе книги, под заголовком, словно недругам в укор, словно назло недругам, Даль поставит: «Пословица несудима».

МУЖИЦКИЕ «БЕЗДЕЛИЦЫ»

Иногда пишут, будто Даль мог предаваться в Нижнем Новгороде литературным и научным занятиям, потому что был «свободен от службы». Пишут и наоборот (сам Даль с теми, кто «наоборот»), будто Даль не мог в полную силу заняться учеными и литературными трудами, потому что и в Нижнем служба отнимала у него слишком много времени. Но в том-то и весь Даль, чтобы непостижимым образом укладывать в двадцать четыре часа и пословицы, и Словарь, и ученые труды, и литературную работу, и службу — да какую службу! «У столичных чиновников даже нет и понятия о той грязи, с которой мы возимся, — пишет он из Нижнего петербургским знакомым. — Но унывать нельзя, а надо бороться день и ночь до последнего вздоха».

…У крестьянина Ивана Егорова на базаре в Нижнем увели лошадь с санями. Иван туда-сюда — нету. Бросился искать: «Лошадка не попадалась? Саврасая. На лбу лысинка белая…» Никто не знает. Иван в суд: так, мол, и так, лошадь украли. Судья спрашивает:

— А паспорт у тебя где?

— На что пачпорт, ваше благородие? В деревне пачпорт. А я с базару. Лошадку мою, ваше благородие, саврасую, с белой лысинкой…

Оглянуться Иван не успел — сидит на скамье связанный, а секретарь громким голосом читает приговор: клеймить беспаспортного бродягу железом и сдать в арестантскую роту.

Богатый мужик с прихлебателями явился пьяный к одинокому бедняку, «несовершеннолетнему крестьянскому сыну» Василию Печальному (одна фамилия чего стоит!), несправедливо обвинил его в краже и избил до полусмерти. Потом испугался, побежал к начальству с подношением. Начальство дело поправило: Ваську-голодранца объявили вором и сдали в солдаты.

Надо спасать Ивана, выручать несчастного Василия.

«Все следствие от начала и до конца произведено ложно; показания крестьян изменены, и руки за них приложены самим следователем или его подручными», приговор «основывался на мошенническом следствии», докладывает Даль по делу Василия Печального министру, царю…

Утром возле удельной конторы всегда полно народу. Приезжают крестьяне из дальних деревень, иные с вечера. Сидят прямо на земле, в пыли. Спят на телегах. Бесцельно бродят перед запертой дверью. На пороге присутственного места мужик, будь он хоть сто раз прав, уже загодя отчаянно робеет: то собьет шапку на самый затылок, то надвинет на глаза, то носом шмыгает сокрушенно или пожимает плечами. Сойдутся двое:

— Во, брат…

— Да, брат…

Всего разговору.

Женщины терпеливо кормят грудью крикливых младенцев.

Управляющий нижегородской удельной конторой Владимир Иванович Даль появляется здесь в ранний час; пробирается сквозь толпу — люди расступаются перед ним, потом жадно смотрят вслед.

Взор Даля выхватывает из толпы одно лицо, другое, третье — невеселые лица. Даль знает: ни одного счастливого человека в огромной толпе. Надо помогать, выручать, бороться до последнего вздоха. В Нижегородской губернии под началом у Даля тридцать семь тысяч обездоленных Иванов и Василиев. Даль убежден: не под началом — под защитой.

Удельные крестьяне — те же крепостные, только принадлежат не помещику, а царской фамилии, обыкновенные российские крестьяне с деревянной сохой в поле, с чугунком пустых щей в доме, розгами на конюшне, лишенные права «самовольно» жениться и выходить замуж, делить имущество, переселяться, передвигаться, строить даже сарай и оставлять завещания.

Даль развязывает тесемки зеленой картонной папки, читает бумагу. Сквозь кустарник корявых слов, униженных просьб и невнятных объяснений продирается к смыслу жалобы. «А те воры четверо тому их благородию поднесли денег серебром…» Ну, здесь все понятно: воры откупились, а крестьяне, которые их поймали, угодили под арест. Надо отправляться в дальнюю деревню — спасать мужиков. И надо ехать в суд — выручать неповинного Ивана Егорова.