Жизнь и слово

Последние годы в Нижнем Даль все жалуется, что стал-де совсем стариком. Сутками колесит по скверным дорогам, ночует в угарных избах, день-деньской бродит в шумной ярмарочной толпе, друзья находят, что после сидячей петербургской жизни Даль поздоровел, окреп, — а он все жалуется: хил, немощен, дряхл. Скоро, марая лист за листом, выбирая слова, он будет сочинять прошение об отставке: «По болезненному состоянию моему…»

После обеда он по-прежнему всякий день без исключения возится со своими записями, столярничает, чтобы размяться, принимает гостей. Люди работе не помеха. Дом Даля в Нижнем считается самым интеллигентным в городе: по словам современника, «все, что было посерьезнее и пообразованнее», собирается к Далю.

Хозяин, странно одетый, в старом суконном халате, в теплых валяных сапогах с отрезанными голенищами, радушно встречает гостя, угощает интересным рассказом — таких в памяти его видимо-невидимо, ученой беседой (с врачами говорит на латыни), случается, прочитает новую повестушку — зарисовку из народного быта или объяснение какого-нибудь обычая, приметы.

Даль любит играть в шахматы, подчас устраивает сражения сразу на четырех досках. Когда побеждает, довольный потирает ладони: «Это у меня счастливые фигуры — сам выточил на станке!»

Гости приходят едва не всякий вечер (ни у кого в Нижнем не бывает так интересно, как у Даля), но, расставаясь, иные поговаривают, что хозяин, конечно, чудаковат. И правда, на службе из-за пустяков ссорится с губернатором, с министром, дома трудится не разгибая спины над своим словарем, который тоже, возможно, не что иное, как чудачество, — ну, сами посудите, под силу ли одному человеку, будь у него даже три жизни, создать словарь, о каком мечтает Даль!

В рассказе «Чудачество» Даль пишет о людях, которые век свой работают, не требуют от других, чтобы те жили по чужому обычаю, зато и сами строго держатся своих правил, живут и поступают согласно собственным убеждениям. Надо уважать чудачество, советует Даль: часто оно бывает выражением независимости. А это в наше время не всякому дано.

Даль разбирает без устали слова в тетрадках, выписывает на узкие бумажные ленты — «ремешки», слов набирается бессчетное множество, — он и радуется, и душа у него в пятки уходит: а ну как и впрямь не успеет составить Словарь — трех жизней у человека пет. Настает время писать — и не служить.

Он думает с горечью, что служит уже целых четыре десятилетия, а много ль проку от его службы? Уговорил начальство, врачей — открыл для крестьян бесплатную больницу, определил в школу сотню-другую крестьянских ребятишек, Ивана вытащил из арестантских рот — ну и что? Вокруг по-прежнему хозяйничают не «правдивые Дали» — хозяйничают самодуры и взяточники, пьяницы исправники, грабители становые. Даль их в глаза называет «ханами», «опричниками», «ноздревыми».

«Что делает в Нижегородской губернии полиция с крестьянами, этого не только правительство не знает, но и не поверит, если услышит о том, в уверенности, что в наш век и время, в самой середине России, в Нижнем, не может быть речи об ужасах, известных по преданию давно минувших лет… Семеновский исправник, подобрав себе из подчиненных шайку, разъезжает по уезду и грабит, грабит буквально, другого слова помягче нет на это; он вламывается в избы, разузнав наперед, у кого есть деньги и где они лежат, срывает с пояса ключ и ищет в сундуках и, нашедши деньги, делит их тут же с шайкою своею и уезжает». Это не из частного письма, не из очерка — тоже из деловой переписки с Петербургом. Губернатор, докладывает Даль, объявил, что исправник — его доверенный чиновник и потому «россказни» о разбойничьих его действиях — клевета.

Когда губернатор представляет Даля к очередному, положенному награждению, Даль от награды отказывается. Объясняет, хмуро глядя в глаза разгневанному я пораженному губернатору:

— Не хочу быть награжден вместе с негодяями, чтобы и меня за такого не сочли. Вы представили к отличию вашего доверенного исправника, взяточника и деспота. Я подал на него шестнадцать жалоб. Они не рассмотрены. Защитите крестьян от произвола полиции — это лучшая для меня награда.

Даль пишет знакомым, что на всякого, кто высказывает человеческие чувства, самостоятельность, любовь к правде, изобличение зла, начальство смотрит как на опасного человека; благородство, справедливость, честность не прощаются никому.

Слово «правда» чаще всего теперь встречаем и в деловых бумагах, и в частных письмах Даля. «Торгуй правдою, больше барыша будет» — в пословице скрыт двойной смысл: народ полагает, что правда всего дороже, всегда надо поступать по правде, по справедливости; но вокруг наживают барыши, торгуя самой правдой. На закате жизни Даль напишет сердито и решительно: «Молодому поколению предстоит сильная борьба за правду, вместо которой нам, старикам, только показывали кукиш»…