Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Несмотря на то что Нина Михайловна совершенно неожиданно потеряла единственный и любимый дом, обсерваторию, построенную для нее отцом, она старалась сохранять оптимизм, во всяком случае демонстрировать своему корреспонденту бодрость духа. «Теперь я, значит, странствующий астроном, свободный гражданин мира? — писала она С. К. Костинскому. — Везде можно наблюдать, и мне кажется, в самых скверных условиях жизни у астронома всегда будут его звезды…»[904]. И продолжала: «К счастью я успела вывезти свои 4˝ и 3˝ трубы, только штатив остался в Собольках. Как странно, что тот самый Штернберг, к[ото]рый когда-то 17 лет назад приезжал ко мне устанавливать рефрактор, теперь комиссар большевиков, распоряжением которых реквизировали Собольки! Ну, ничего! Я уже сегодня видела во сне новую обсерваторию и какой-то астроном показывал мне круглый дом, расписанный фресками с изображениями Данте и Беатриче, потому что „астроном должен любить свою астрономию, как Данте Беатриче“. Право — чудесный сон на Новый год»[905].

Немного подробнее о, как она выражалась, «захвате Собольков» Нина Михайловна рассказала Н. А. Морозову: «Собольки зимой были захвачены вооруженным нападением большевиков, в наше отсутствие; причем кучер и лесник отстреливались из ружей, из окон, но их затем схватили и заперли в сарай, откуда они затем были выпущены крестьянами. В общем б[ольшеви]ки особого вреда причинить не успели. Зем[ельный] к[омите]т скоро назначил заведующего, вполне приличного крестьянина, поселившегося в нашем доме, но затем вспыхнула эпидемия сыпного тифа, и завед[ующего] свезли тоже в б[ольни]цу, дом заколотили…»[906].

Нина Михайловна, ее мама, младший брат Олег провели зиму 1917/1918 гг. в Нижнем Новгороде, куда они переехали, чтобы быть поближе к Сормову, в котором в это время, по-видимому, работали два старших брата Субботина. В конце мая 1918 г. Субботины, однако, вернулись в Собольки. «…я же на днях со всей нашей семьей вернулась в Собольки», — сообщала Нина Михайловна Н. А. Морозову 25 мая[907]. По приезде в Собольки Нина Михайловна написала сразу два письма Н. А. Морозову, направленных предположительно по разным адресам. Они очень близки по содержанию, но некоторые небольшие детали различаются. В одном из этих писем Н. М. Субботина заметила: «Милый друг Мороз, здравствуйте! Как Вы и где Вы теперь? Здоровы ли, спокойны ли, имеете ли все, что Вам надо? Боюсь, что Вы меня совсем забыли и это не мудрено в такое тяжелое время!»[908] «Здесь, в Собольках, — писала она далее, — захватчиков сменил Зем[ельный] ком[итет] и затем з[емельного] к[омитета] комиссар, живший в доме, заболел сыпным тифом и его увезли вместе с кухаркой в б[ольни]цу; дом заколотили, слегка дезинфицировали. Затем весной вызвали сюда Олега и дали ему и Сереже 12 десятин и в пользование усадьбу. Теперь мы здесь живем на маленькой даче, где Вы были в гостях у Переслегиных[909]; и сами трудимся на огороде»[910]. Во втором письме она добавила несколько деталей: «…весной вызвали из нижнего моего брата Олега и предложили ему самому вести хозяйство. Дали нам 12 десятин. И вот мы снова сюда вернулись. Живем в мал[еньком] домике, работаем в огороде и пока очень довольны, что дома»[911].

Прошедшая зима была нелегкой. Казалось ли весеннее возвращение домой окончанием затянувшегося кошмара — трудно сказать. Надеялась ли на это Нина Михайловна или боялась надеяться? «Я, как вошла в большой дом, — писала она Морозову, — на меня сразу глянуло с портрета Ваше милое приветливое лицо — с таким дружеским ободрением и приветом, что я сразу обрадовалась, как доброму знаку, и захотела Вам написать!»[912] Но во втором письме Нина Михайловна позволила написать с долей скептицизма: «Посмотрим — удастся ли собрать плоды наших трудов или их тоже реквизируют?!»[913] Повод для скептицизма, конечно, был. Зимой от одних коллег и друзей приходили тревожные вести, другие совсем пропали из виду. «Писал мне Костинский из Пулкова, — рассказывала Н. М. Субботина Морозову, — и очень жаловался на голод, мне очень хотелось послать ему муки из Нижнего, но вывоз был запрещен. Возвращаясь сюда, мы привезли только несколько фунтов». «Где Тихов?»[914] — спрашивала далее Нина Михайловна Морозова, который и сам пропал со связи[915].