Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Из упоминавшейся выше справки Сормовского отдела образования известно, что «До окончания постройки обсерватории СОНО, т[оварищ] Субботина организовала небольшую обсерваторию в Астрон[омическом] кружке, где и вела работу с учащимися СОНО и Сорм[овского] ун[иверсите]та, а также со всеми желающими. Бюллетени звездного неба, труды Субботиной печатались в местной прессе. Тов[арищ] Субботина возбудила в свое время интерес к звездн[ому] миру среди сормовских жителей и до 50 чел[овек] приходило в вечер наблюдать в обслуживающие 3 телескопа планеты и звезды, причем Н[иной] М[ихайловной] давались пояснения и демонстрировались астр[ономические] плакаты ее изготовления. Ежегодные отчеты Н[ины] М[ихайловны] представляемые ею в СОНО, свидетельствуют о ходе работ»[942].

Несмотря на вновь появившееся дело, которому Нина Михайловна щедро отдавала время и силы, она не могла забыть о своих Собольках. Они, по-видимому, всегда присутствовали в ее мыслях. «Как видите, наше дело не погибло, дает новые ростки и с Божьей помощью разовьется снова, — писала она Н. А. Морозову и тут же продолжала: — Я твердо верю, что когда-нибудь мы снова вернемся с ним в Собольки, ведь наша идея была научная и культурно-просветительная работа в деревне, а не в городе и на заводе, где и без того много культурных работников, пока же судьба привела именно сюда, м[ожет] б[ыть] лишь для того, чтобы расширить, упрочить нашу работу, сделать ее достоянием гласности и тем поддержать и защитить. Ведь прямо-таки нелепо нас изгнали, пот[ому] чт[о] хулиганы нашли, что мы им мешаем. Это не может продолжаться очень долго и справедливость когда-нибудь сама восстановится!»[943]

А пока суд да дело, Субботина готова была организовать обсерваторию в Сормове. «Возникает здесь вопрос об устройстве Университетской обсерв[атории], — писала она Морозову, — м[ожет] б[ыть] с субсидией Пролеткульта, если он согласится; и тогда м[ожет] б[ыть] я буду астроном-наблюдатель Сормовской универс[итетской] обсерватории. Ну, под каким бы то ни было названием, Собольки должны продолжать свою работу, было бы слишком печально, если бы они упали духом и прекратили ее!»

Конечно, оставался совсем небольшой и «незначительный» вопрос об оплате ее труда, поскольку надо же было на что-то жить. «Все же очень серьезный вопрос материальный, и если удастся здесь начать получать небольшое жалованье — то было бы очень хорошо, а до сих пор мне удавалось совершенно отдалять этот вопрос, работая из любви к науке, а не для заработка», — писала она Морозову[944]. «Материальный вопрос», конечно, был очень важен. Трудно представить, что всего несколько лет назад О. А. Федченко искренне беспокоилась о том, на какие средства будут жить Субботины после смерти Михаила Глебовича. Неизвестно, голодали ли они в Сормове зимой 1919 г., но в том, что никакого изобилия в доме не было, можно не сомневаться. «Сейчас у нас кризис, — рассказывала Нина Михайловна Морозову, — в доме совсем нет ржаной муки и оч[ень] немного серой, выданной к Пасхе, т[ак] к[ак] пароходы вниз не ходят и подвоза нет. На Волге кризис топлива, и эта река в параличе. Боятся по видимому и захвата каравана Колчаком»[945].

Если бы не это случайное упоминание о возможном мародерстве, то, читая письма Субботиной, нельзя предположить, что весной 1919 г. в стране разворачивался очередной акт Гражданской войны; что в марте — апреле 1919 г. армии адмирала А. В. Колчака начинали масштабное наступление на Москву; что они рвались с боями к Волге, к которой практически вышли; что к маю 1919 г. войска большевиков собрались с силами для отпора и начали контрнаступление, но что исход всего дела был далеко еще не ясен. Или можно предположить, что Нина Михайловна ничего не знала об этих событиях. Это последнее, конечно, маловероятно. Возможно, она чувствовала себя в безопасности в Сормове, возможно, не хотела писать о войне, как не упоминала она и о Первой мировой войне в более ранних своих письмах. Хотя глубокое ощущение грусти от всего происходившего можно уловить в печальных описаниях природы, красотой которой некому и некогда стало любоваться. «Так странно видеть Волгу у Нижнего пустынной, — писала она, — а разлив в этом году необыкновенно красив — река разлилась шире чем на 15 верст, прибыло воды 15 ½ аршин; одно время были залиты даже наш двор и сад, по к[ото]рому катались на лодках и досках ребятишки. Мы ходили по жердочкам и мосткам. Теперь вода убывает, но сегодня 1 (14) V выпало снега I вершок!»[946]