Жизнь идиота

Удивительно, но народу набилось под завязку — еще один факт в пользу того, что даже во времена развала находились любители и на самый отчаянный авангард.

В фойе расхаживала элегантно одетая публика. Попадались офицеры. Все билеты были проданы. Отряскин взволнованно бродил по сцене, проверяя аппаратуру.

Из памяти начисто выветрилось, с кем он тогда играл. Совершенно не помню что. Ни Тихомирова, ни Мягкоступова рядом не было.

Оставался я — в зале.

После концерта перекинулись парой слов.

— Сваливаешь?

Все тот же глубокий вздох.

Действительно, здесь делать ему было уже нечего.

И Отряскин уехал.

Что было потом

Потом были путч, Пуща, танки на улицах (о, где ты, где ты, Дядюшка Игла!), залп по Парламенту, талоны — помню, чтобы достать по этим талонам паршивые китайские жестянки с сосисками «хот-дог», однажды в холодном поту (дома жрать абсолютно нечего) я обегал несколько кварталов. Совершенно, до какого-то звона, пустые магазины (на прилавках почему-то в огромном количестве одни трехлитровые банки вишневого сока). Вечерняя и ночная пальба на улицах; иногда постреливали и днем. То здесь, то там взлетали на воздух автомобили: конкуренты «мочили» друг друга с каким-то совершенно детским азартом. Дальше — лучше: Гайдар, Чубайс, приватизация, ваучеры. Чечня. Наш пьяненький президент дирижирует оркестром. Покатывающийся со смеху Клинтон. Богатые, бедные. Полугодовое отсутствие зарплат. Батальоны, полки, а затем и дивизии нищих. Переименование города. «Юрай Хип» в Москве. «Дип Пёрпл» в Петербурге. Предприимчивый мэр Лужков. Предприимчивый Церетели. «Мерседесы», рекламы с голыми девицами. Стриптиз-бары и казино. Взявшая свое постсоветская буржуазия. Конкурсы красоты (все с той же стрельбой после их окончания).

Совершенно обнаглевшие проститутки — и на Тверском, и в политике.

И в довесок — дефолт 1998-го.

Эпилог

Только-только оклемавшись от всего вышеперечисленного, я проживал с семьей в Петергофе. Сын ходил в школу. Жена в ней же преподавала. Мне приходилось учительствовать в Нахимовском военно-морском училище. Несмотря на то, что мы едва сводили концы с концами, жить стало немного полегче.

Позвонил Тихомиров.

— Он вернется, — убеждал Игорек. — Что там ни говори, но родные березки и все такое…

Летом 2002 года в трубке наконец-то раздался знакомый вздох.

Отряскин приехал ко мне с дантистом Вадиком — потолстевший, раздавшийся, по-прежнему розовощекий и, кажется, умиротворенный. Что касается здоровья — заграница явно пошла ему на пользу. Однако скепсис остался прежним: теперь уже по отношению к новой родине. Отряскин коротко и емко доложил о своих неизбежных мытарствах в стране победившего капитализма. И подытожил:

— Дерьма наелся.

Я смолчал. Все мы в те годы наелись дерьма.

Он тоже учительствовал. Подменял заболевших педагогов в совершенно диких окраинных школах для «национальных меньшинств». Как я понял, те заведения посещали дети рабочего класса. И безработных. Веселья было мало, зато демократии — хоть залейся. Отряскину дважды выносили предупреждение (считай, выговоры) за некорректное обращение с отпрысками добрых и милых тамошних иммигрантов, имя коим легион.

Последний «строгач» — за то, что попросил одного юного джентльмена убрать с парты ноги в вонючих носках.

Этот маленький сукин сын обиделся и вкатил встречный иск о защите чести и достоинства.

После такого демарша был разговор с директором. Отряскинская карьера повисла на волоске: третий выговор — и прощай, система народного американского образования.

Отряскин не оставался по отношению к ней (впрочем, как и ко всему остальному) в долгу.

— Там не народ, — твердил он. — Население.

Что касается творчества, то он разыскал какого-то парня, вдвоем они играли по кабачкам, пока партнер не подался в Лос-Анджелес делать себе карьеру рок-музыканта.

Безнадежное занятие, вздыхал Отряскин.

Правда, диск все-таки записать компаньоны успели. Отличный гитарный диск, с прекрасной техникой игры: ничего лишнего, только два исполнителя (Андрюха и его американский товарищ).

А вот потом что-то застопорилось.

В Питере Отряскин давал единственный концерт — в подвале театра «Остров» на Каменноостровском. Я позвал на встречу старого доброго Леху Мурашова, который тоже хлебнул лиха. Вместе мы отслушали программу. А затем посидели в лилипутском буфетике.

— Нет, Америка мне все-таки помогла, — признался Отряскин. — Здесь бы я пропал. Точно бы пропал, даже не сомневаюсь.

Мы с Лехой — старые тощие псы — смотрели на него, такого дородного, успокоившегося. И соглашались.

— Давление иногда пошаливает, — рассказывал наш Джек Восьмеркин, — приходится сбрасывать вес.

Мы, тощие и старые, его утешали: у кого оно не пошаливает.