Жизнь идиота

Погруженный в свои обычные фантасмагории, Отряскин быта старался не замечать. Его гораздо более беспокоило, скорее даже угнетало, творчество: а там, несмотря на периодические выступления и набранный вес, наплывали друг на друга кризисы — отсутствие репетиционных залов, застоявшийся репертуар и, наконец, самое главное — полное отсутствие денег. Отряскин продолжал упрямо противопоставлять себя традиционному, столь популярному у молодежи, рок-жанру. Несмотря ни на что, он отважно лез в авангардные дебри. И расплачивался за это сполна. Развернувшихся на традиционном роке и поп-музыке продюсеров творчество группы совершенно не интересовало: из него ничего нельзя было выкачать — так, жалкие гроши. Устроить хоть какое-то коммерческое турне не представлялось возможным. Даже как гитариста после эксперимента с «Аквариумом» Отряскина перестали использовать, да, судя по всему, он никуда и не рвался. Нет, уважение к его заковыристому стилю никуда не ушло. Но по большому счету «Джунгли» были предоставлены сами себе. Все потихоньку как-то расползалось. Тихомиров превратился в полноправного члена группы «Кино» и колесил теперь по всему Союзу: концерты, записи и съемки полностью сжирали у перегруженного басиста свободное время. Кондрашкин перебрался в «АВИА». Литвинов с Бомштейном также выступали на стороне. За исключением узкого круга интеллектуалов и поклонников, никто о «Джунглях» справок не наводил. Единственной пластинкой оставалась «Весна в Шанхае», в которой звукорежиссеру «Мелодии» удалось свести записи разных лет и разных составов, выстроив некое подобие концептуальности. То был редкий момент, когда отряскинский всплеск энергии притянул к исполнению самой «Весны» даже негров из Ганы. И, что удивительно, композиция, давшая название диску, записанная непосредственно на дряхлой отечественной студии, с технической точки зрения получилась весьма профессиональной.

Тянуть все на себе Отряскин долго не мог, требовался хотя бы крохотный перерыв, но вот этого-то он никак не мог себе позволить. Впрочем, везде тогда было дискомфортно, горбачевское ускорение действительно заработало: всем скопом мы куда-то покатились — правда, радости такая скорость ни у кого не вызывала.

Душевное равновесие моего друга оказалось серьезно подорвано.

Что при такой жизни было совершенно неудивительно.

Потеря душевного равновесия

Случилась совершенно прозаичная вещь — маниакально-депрессивный психоз. Я бы удивился, если, оказавшись в подобном положении, Отряскин смог бы его миновать. Такие проблемы — отличие любого творца: видно, несчастная голова художника на какой-то момент оказывается не в состоянии одновременно пребывать в мире грез (а творчество в подобных людях есть самый настоящий, крепко засевший фантом) и чертовски неустойчивой реальности. Вещь в богемной среде обыкновенная — периоды невиданного энтузиазма и побивающей все рекорды энергии по-джентльменски уступают место тоске. Отряскин по-настоящему мучился и боялся, что сходит с ума.

Мои речи, что, мол, как раз эта боязнь и выдает в нем нормального человека — настоящие сумасшедшие подобным вопросом не задаются, — его не убеждали.

Как-то ночью (еще в каморке) случился особо тяжелый приступ: Отряскин, весь белый, ввалился в соседнюю комнату к поэту-дворнику, человеку практичному и сострадательному. Тот привел его в чувство, но мне все-таки позвонил.

Тем более я знал, что это такое, не понаслышке.

В то время мы с Отряскиным были еще те психопаты! Правда, я боялся закрытого пространства, а он — открытого. Меня всегда приводила в восхищение простирающаяся во все стороны бесконечность. Тот факт, что наш шарик — один из миллиардов ему подобных, традиционно вызывал прилив оптимизма. Отряскин же приходил от этого в полный ужас!

Кончилось тем, что я отвез его на консультацию в Рощино, там снимал у нашей семьи дачу известный психиатрический авторитет, сиделец в сталинских лагерях, диссидент и профессор Юрий Львович (жаль, что фамилия этого доброго человека совершенно стерлась из памяти).

Результаты собеседования оказались неутешительны.

Требовались таблетки, а их в тогдашнем разваливающемся Союзе было днем с огнем не сыскать.

Кроме того, именитый дачник настаивал на стационаре, чего практически бездокументный, обретающийся в Ленинграде даже не на птичьих, а на эскимосских правах Отряскин позволить себе не мог.

Мы долго потом сидели на Рощинском озере. Отряскин мрачно молчал и ковырял в носу, потом впервые произнес сакраментальную фразу:

— Пора сваливать!

Не знаю, какие иллюзии зародились в моем друге насчет зарубежного будущего (неужели он всерьез думал, что там мы кому-то нужны со своими гитарками?), но вот что касается лекарств, я не мог с ним не согласиться — в Штатах действительно всегда с этим полегче.

Бегство мистера Мак-Кинли было уже не за горами.

Но тогда приходилось еще как-то жить здесь и хоть чем-то зарабатывать. И отвлечься от мыслей насчет всяких там бесконечных пространств!

Новое ремесло