Жизнь идиота

Иногда делегации нас игнорировали — тогда за стол садилась местная верхушка: не пропадать же продуктам! Компания собиралась странная: директор, доктор и совершенно непонятный тип, подвизавшийся одновременно на попроще дворника, киномеханика, вахтера и гардеробщика, то есть я.

Мое появление в качестве работника клуба повергло очередную набранную партию «официанток» и «уборщиц» в трепет. Они не могли поверить, что невесть откуда взявшийся киномеханик-вахтер может запросто входить в директорский кабинет и чуть ли не фамильярно хлопать по плечу небожителя, которым Лебедев для них являлся.

Признаюсь, своим чересчур незатейливым поведением я доставил Юре немало неприятных минут, но, в конце концов, для меня он был просто товарищем. Однако персонал не сомневался: КГБ все-таки засадил сюда своего «крота».

Слава богу, раскусили меня достаточно быстро. И ненавязчиво попросили освободить место для настоящих деловых людей.

За спиной директора Юры шла нешуточная игра. Еще один «сотрудник» клуба, некто Дима (по трудовой книжке скромный диджей) — вне всякого сомнения, местный «крестный отец» — отвел меня в сторону для серьезного разговора.

Он давно держал место дворника-вахтера-механика для нужного человечка. Мое появление спутало карты. Но как только я добродушно заверил его, что уберусь сразу после Нового года, Дима заметно повеселел. И даже пообещал снабдить самыми новыми записями из своей фонотеки, которая, кстати говоря, была замечательной.

Последний съезд

Конечно, никто не знал, что уже упомянутый Девятый съезд молодых писателей действительно станет последним.

Со всего Союза собралось человек девятьсот — и это только официальных делегатов.

Кроме них в Москву на литературный шабаш слетелись непризнанные таланты, графоманы и — отдельной строкой — поэты, особый человеческий подвид.

Творился полный хаос, присущий подобным мероприятиям. В кабинете тогдашнего председателя по работе с молодежью Юрия Лопусова, а также в его приемной и в коридоре высились монбланы рукописей. Время от времени на паркет сползали целые лавины. Удивляюсь, как никого не накрыло. Непризнанные таланты рылись в них с утра до ночи, пытаясь разыскать свои повести и романы. Их усилия были совершенно напрасными. Листы устилали пол. Секретарша Лопусова, ослепительная казашка — мини-юбка, капрон, тоненькие каблучки, — наступая шпилькой на творчество очередного автора, приговаривала с очаровательным цинизмом:

— Ой, еще одного гения раздавила!

Нас поселили за Химками посреди какой-то деревни. Там зарастало одуванчиками совершенно фантасмагорическое здание: смесь сельского ДК с готическим замком. Как объяснили старожилы, дворец-ДК срочно отстроили для Олимпиады 1980 года, после о нем благополучно забыли. Иногда, правда, здесь селились различные молодежные сборные. Зрелище действительно впечатляло. Делегатов встретили декорации к «Спящей красавице»: облупленные стены, не менее ободранные барельефы с рабочими и колхозницами, гордый шпиль одинокой башни — и вокруг мирные отечественные лопухи с одуванчиками. Перед парадной лестницей (разбитые в хлам ступени, прорастающая то здесь, то там трава) блестела мазутом настоящая миргородская лужа. По улицам гуляли свиньи. За своими женами бегали пьяные мужики. Жены бегали за пьяными мужиками. Через каждые пять минут с близкого — рукой подать — международного аэродрома, как огромные шмели, поднимались «боинги».

Прозаиков кое-как расселили, а вот самовольно понаехавшие поэты были предоставлены сами себе. Стайками они обживали бесконечные залы и коридоры, ежесекундно хватали друг друга за грудки, мирились и пили на брудершафт «Тройной» и «Гвоздику». При появлении официальных представителей съезда поэтический табор мгновенно разбегался и прятался по углам и щелям. Потом все начиналось вновь.

Ко всему прочему, следом за нашей толпой в готический холл ввалились негритянки поистине гулливеровского роста: приехала женская сборная Кубы по волейболу. Поэты нагло знакомились с добродушными великаншами и тут же назначали им свидания.

Вскоре в коридорах были устроены танцы. Волейболистки сверху вниз философски рассматривали лысины своих партнеров, а коротышки поэты пускали слюни от вожделения. И ведь не стеснялись прижиматься к партнершам — где-то на уровне их пупков.

Сам съезд помню смутно.

Поселившийся вместе со мной в номере любвеобильный Коля Горячкин то и дело ссорился со своей очередной пассией-поэтессой. Одной из них он сгоряча отдал свой последний полтинник (большие по тем временам денежки) и страшно по этому поводу переживал.

Ночью перед нашей дверью намертво сцепились в поединке опять-таки два поэта. Соперники застыли в партере, словно борцы классического стиля. Оба — совершенно голые. О них спотыкались девушки-коридорные.

В местном буфете исчезли спиртные напитки — приходилось посылать гонцов с рюкзаками.