Жизнь идиота

Шли какие-то семинары и обсуждения. Появлялся в своей неизменной винной ауре Петя Паламарчук. Мы ехали с ним в знаменитый ЦДЛ. Там играл рояль. Гудели мэтры. Пил водку и закусывал лососиной запомнившийся мне элегантный высокий старик с гвардейской осанкой — брат Сергея Михалкова.

Глеб Горышин, вооружившись ножом и вилкой, «разговаривал» с карпом.

В ЦДЛ пускали только членов Союза и их гостей.

Поэты доставали и там. Пока мы сидели за столом, кто-то постоянно хватался за мои коленки.

— Это Вася! — говорил Паламарчук, когда над скатертью показывалась очередная косматая безумная голова. — Совершенно гениален! Совершенно! — и тут же приказывал: — Вася! Пошел вон отсюда…

Вася кивал и нырял под стол — он не мог и слова вымолвить.

Последняя ночь в готическом замке была совершенно дикой. Поэты устроили прощальный джем. В главной зале бродили люди, закутанные в простыни. Каждый бормотал свои стихи. Такого количества сумасшедших в одном месте я еще не видел. С балкончика обращался к луне очередной Северянин. Сквозь однотонное гудение сотоварищей прорывались его отдельные выкрики: «Время!», «Бессмертие!», «Пространство!» Взлетали «боинги». Что-то хрюкало.

Сережа Янсон — также безвременно ушедший — обижался, что его не приняли в Союз писателей.

Горячкин рвался «вершить великие дела».

В довершение праздника рухнула люстра.

Мы и глазом не моргнули.

Продолжение жизненной рутины

А «Джунгли» всё куда-то ездили, где-то выступали. Однажды даже маханули во Владивосток. Странно, несмотря на абракадабру, которую они иногда не совсем удачно исполняли, у ребят появились стойкие поклонники. В рок-клубе Отряскина и К° очень даже уважали. Надо отдать должное и эпатажному интеллектуалу Артемию Троицкому — о «Джунглях» он всегда отзывался только в превосходной степени. Хотя находились и скептики, не видевшие в отряскинских экспериментах ничего особенного: опять-таки шло сравнение с «забугорными авторитетами» (удар ниже пояса). Слава богу, наш самоучка не обращал на критику никакого внимания. Он продолжал свои многочасовые упражнения, оттачивая стиль и по-прежнему витая в собственном мире, — рассеянный, забывчивый, постоянно думающий о чем-то своем. Он грыз ногти и часто отвечал невпопад. Помню, как однажды он варил себе манную кашу, неожиданно бросил ложку, ушел в комнату, взял гитару, начал что-то наигрывать, мотая, по обыкновению, головой и закатывая глаза. Пока совершалось это почти получасовое упражнение, каша превратилась в сажу.

Приближались времена очередей за алкоголем (две бутылки в руки) и тотального дефицита, но музыкальная жизнь по-прежнему бурлила, и «Джунгли» были полностью ею увлечены. Андеграунд окончательно выскочил из подполья, отношение властей к прежним жизненным аутсайдерам становилось все более трепетным. Несколько лет назад о подобном даже наглецы «секретчики» с их удивительной пробивной способностью не мечтали, а сейчас самые отвязные команды типа «Бригады С», которой лихо заправлял бесноватый Гарик, приглашались на всевозможные передачи. Почуяв, откуда ветер подул, наиболее продвинутые местные функционеры принялись носиться с рок-музыкой как с писаной торбой, устраивая различные сейшены под эгидой вездесущего ВЛКСМ. Неважно, что под неизменным лозунгом «Любовь, комсомол и весна» выкатывались на сцену нетрезвые гопники в кожанках, которые считали своим долгом поливать государство матом, обвиняя КПСС чуть ли не в людоедстве. Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Милиция ненавязчиво выдергивала из зала особо обкурившихся, а концерт следовал за концертом. Питерский Дворец молодежи медленно, но верно превращался в рассадник самых свободных нравов: некоторые из выступающих там уже чуть ли не Джима Моррисона копировали. Гремела скандальная «Алиса». Возле команд все оживленнее начинали крутиться дельцы и продюсеры: на бывших кочегарах теперь можно было прилично заработать. С импресарио повезло «Секрету» и «Кино». «Джунгли» продолжали оставаться вне коммерции и жили своей зачарованной жизнью. Кажется, именно во Дворце молодежи они снялись на фоне пальм и кактусов где-то в фойе — единственная фотография, которая у меня с того времени завалялась в ящике письменного стола.