Но, признаться, что-то все-таки дрогнуло.
Не помню, что за состав тогда был заявлен — то ли Мягкоступов с Тихомировым, то ли Бомштейн с Литвиновым, — но Андрюха запомнился хорошо. Спокойно ходил себе по рингу и время от времени разражался гитарными пассажами.
На заднем плане звенели колокольчики и металлические пружины.
По условиям максимовской передачи шло соревнование с какой-то московской группой. Показывали действо на весь дышавший на ладан Союз. И тут же, в эфире, подсчитывали голоса.
«Джунгли» выиграли вчистую.
Это был полный и последний триумф.
Напрасно я робко доказывал, что все образуется даже здесь, в этом удивительном болоте, которое звали Советским Союзом, хотя бы только потому, что все имеет привычку когда-нибудь образовываться.
Я выражал сдержанный оптимизм по поводу будущих выступлений: если поклонников имеет Валерий Леонтьев, почему бы им не быть у такого продвинутого парня, как Отряскин? В конце концов, даже традиционные джазмены вниманием не обделены. У каждого — маленький круг почитателей. Стадионы «Джунгли» не соберут, но нужны ли они, эти стадионы? Клуб всегда найдется, пусть и на двадцать — тридцать мест.
Что же касается денег, большой зарплаты подобная музыка не принесет никогда. Хотя что-то, вне всякого сомнения, принесет даже она. Смысл идеи: продолжай свое дело, любитель чернокожего Дэвиса.
Тоскующий по миражам Отряскин был непреклонен:
— Здесь никому ничего не нужно!
В то время он всерьез боролся со своей неотступной болезнью: позарез нужны были лекарства. Он по-прежнему мыкался по знакомым — то здесь поживет, то там. Проблемы множились.
Я спросил:
— Как поживают «Джунгли»?
И услышал:
— Группы больше нет.
Последним проектом Отряскина оказался совершенно безумный перформанс, суть которого для меня так и осталась загадкой.
В одно место стаскивалось множество велосипедов. Отряскин выступал то ли на их фоне, то ли вместе с ними.
Действо называлось «Поющие велосипеды».
Он всерьез мечтал о гастролях с подобным хламом.
Все тогда увлекались чем-то вроде этого (см. «Поп-механику»). Кондрашкинская «АВИА» разъезжала по всей Европе, выставляя на сцену дамочек в красных галстуках: те самозабвенно выполняли кульбиты а-ля массовые спортивные праздники тридцатых годов. Особый успех «советиш акробатика» имела у немцев.
Впрочем, на фоне художников, расписывающих полотна собственным калом, лжепионерки и отряскинские велосипеды были весьма безобидны.
Где-то с полгода экс-педагог снимал две комнаты в доме возле Суворовского проспекта: чуть ли не подвал — пол вровень с землей. Без обогревателей было не обойтись даже летом.
Как-то весной я нанес ему визит с одной знакомой, весьма экзальтированной певичкой. С одной стороны, дамочка упрашивала меня свести ее с более-менее известным музыкантом — она мечтала петь хоть в джазе, хоть в роке. С другой — страшно боялась, что мы вдруг возьмем да и тут же ее изнасилуем, не в силах устоять перед ее неземной красотой. Поэтому, прежде чем мы с ней отправились в путь, заговорщицки сообщила:
— У меня «дела».
Я уставился на нее как баран на новые ворота. И только потом догадался, какова подоплека. О, эти милые женские хитрости!
Отряскин возлежал на полу на одеяле, он сразу сообщил моей спутнице, что ничем помочь не может. И предложил бледного, как белые ночи, чаю.
Никто никого насиловать не собирался. Более того, никто не интересовался никакими прелестями. Кажется, дамочка разочаровалась. Она быстро собралась и упорхнула, оставив двух ослов наедине.
Разговор традиционно был сумбурен и перескакивал с одного на другое — то политика, то музыка, то жизненные невзгоды. Отряскин рвался на Запад, удерживать его здесь было уже бессмысленно: в Питере ни кола ни двора и никаких перспектив — ни в личной жизни, ни в жизни столь критикуемой им советской страны. Кажется, он лучше меня чувствовал — всему наступают кранты.
Нельзя сказать, что он был любителем розовых очков.
Но при этом твердил: в Америке можно найти лечение.
Последние встречи прошли не менее сумбурно.
Переулок возле Московского вокзала, Отряскин на постое у девушки, живот которой наползает на нос, — кажется, он сошелся с ней из чистого сострадания (беременную девицу бросил парень). Хотя, скорее всего, опять нужна была крыша над головой. Я на кухне рассматриваю навороченный синтезатор. Андрей сияет (редкое для того времени настроение) и показывает, на что способно приобретение. Кажется, он вложил в него последние сотни долларов. Мы долго жмем на клавиши и радуемся, словно дети малые.
Случайное столкновение на Невском: неизменный рюкзачок, черные очки, штаны-слаксы. Наморщенный лоб, очередные проблемы и неизбежный вздох:
— Ильич, это совдепия, ну что ты будешь с ней делать?!
В 1991 году (Концертный зал возле Финляндского вокзала) мэтр дал свою «прощальную гастроль».