Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Аще сойдеши в катакомбы римские, сверни к Присцилле, Каллисту, Себастьяну ли, Петру и Марцеллину, и увидишь, что Христос смотрит на тебя в облике то Орфея, то Гелиоса, то Геракла. Геракла же, известного в Риме под именем Геркулес, почитал Диоклетиан, – и несть числа было казням и пыткам христиан, вот ведь какая заковыка, доктор. Доброе утро вам, да вижу, не поняли вы зачем это я. Да понял я, понял, – отвечает доктор, глядя в анамнез, – у вас ещё три дня тому, виски совсем зеленые были, а теперь вот мне лекции читаете, вы, Иванов, сильно православный, да? Креста на вашей шее мы не видели. Мотает головой, как может, Болюшка и не понять: то ли да, то ли нет. Не на шее ведь носят, доктор, что же вы, – на груди, на груди, к сердцу ближе, разве не понимаете. А есть он или нет на тесёмке-то, всё одно, каждый свой несёт, как головой ни мотай, куда ни смотри. Как было сказано, куда же ходяще путем по своим землям, не дайте пакости деяти ни себе, ни другим, а я позволил, слаб и немощен оказавшись. Прошу справиться в завещании. Вот как.

Смотрит Болюшка в потолок белый, да потолка не видит, всё где-то в местах то каменных, то заболоченных, то костры перед глазами, то перелески, крипты и колумбарии, подвалы лязгающие, снега сибирские, частоколы и колючие проволоки, бумаги с кляксами и остроги завьюженные. Доктор, скоро ли вы меня отпустите? Домой мне надо. Навсегда.

К вам еще гости будут, болезный вы мой, телевизор включить или вам себя хватит? И никто-то к вам не ходил, не справлялся о состоянии, кроме товарищей из полиции, говорят, гопников ваших давно поймали, мстительный вы человек, Иванов, или же? А то между нами, как говорится, рассказали, что приняли их, как положено, с разными телесными играми и ребусами. Следователь к вам придет засвидетельствовать, так сказать, справиться, что да как, может быть, попросит росписи свои оставить, сможете? Ещё в таких случаях психолог будет вам душу лечить, изранена душа, поди? Изранена? А то вы всё про какие-то подземелья да завещания. Не нравится мне это. Не переживайте, если что я вам медикаментозно. Ещё из телевизора звонили, очень вас просили зайти, как на ноги совсем встанете, но можно, сказали, и на коляске, так даже презентабельнее. С гонораром, говорят, не обидят. А вы пока дышите самостоятельно, питайтесь глюкозой и физраствором, а как выспитесь хорошенько, тогда и встать попробуем. Нигде не болит?

Болюшка снова помотал головой, что не понять: соврать ли? Ну и хорошо, не болит так не болит. Доктор улыбнулся, прижал карту больного к груди, сунул руку в карман, полязгал ключами. Если так и дальше, я вас завтра в палату переведу, правда, одноместную, там вам лучше будет, сами понимаете, у вас случай весьма, так сказать, другие в палате расспросами да смешочками достанут, а вам покой нужен, вы, кажется, совсем того, да и гостей конфиденциального характера у вас будет, так что же перед всеми исповедоваться. Ладушки? Ну и лежите.

Айгуль Фархатовна в маске марлевой стучит ноготочками в прозрачном латексе по шприцу. В маске-то маске, а и видно, что улыбается устало. Ну как вам? Вы не расстраивайтесь. Случается такое и с мужчинами. Говорят, что для мужчин это смерти подобно, с ума, говорят, сходят, в петлю лезут, а я вот вам успокоительного, вы и не переживайте, как говорят, собаки лают, лают, а вы поспите, а как выспитесь, так и встанете, а как встанете, так и пойдете. Ага? Страшно всё-таки жить, когда такое рядом, ведь просто от скуки, вас и в дежурной части показывали, и на первом, и на втором рассказывали, и на всех ютубах про вас говорили, некоторые даже со свечами в трансляциях и руки складывали, будто молятся, и психологи разные в инсте всякие мнения свои да советы, говорят, что вам лучше пол поменять, и даже будто вы сами этого хотите, только ещё не понимаете, если, конечно, живым останетесь, потому нередко такое случается с жертвами, так сказать, что-то у них в голове переделывается, я сама не знаю, говорят так просто. Вы уж сами решайте. Знаменитый вы теперь. Звезда настоящая.

Не выдержал Болюшка, приподнял еле голову, чуть на бок повернулся и вытошнил желчью. Вытошнил и тут же уснул, шевеля губами невразумительное. Сидит рядышком на пластмассе Айгуль, слушает, головой качает: тик-так, тик-так, в этом мы тебе уже не поможем, здесь другое.

Джонни Босх, еле выговорив, предводитель саблезубых тигров с арбузных полей, после третьей бутылки старого доброго из винного погребка, уснул там же, укутанный паутиной, в сырости и загробной прохладе, рычал старый друг Тим, рычал на ухо, мол, простудишься, Джонни, в твоём-то возрасте хоть вообще из жёлтого дому не выходи, засудят за внешний вид, влепят административку и на пятнадцать суток, а за что? За что, Джонни? За то, что живёшь не по плану на шестом этаже хрущёвки? Есть у меня мечта, – бормочет сквозь сон беспокойный Джонни, замерев в суперпозиции, – есть у меня мечта: выйти отсюда. Просыпайся.