Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Вы, наверно, сестра, на двух ставках работаете, плюс ещё какая-нибудь дополнительная нагрузка в виде субботников, покраски стен, замазывания трещин, травления тараканов, да? А ещё дома муж недовольный без борща с салом, ребенок-то есть уже? От такой жизни – и правда – чего только не перепутаешь. Бедная, бедная девушка, может быть, вы ещё где-нибудь на полставки вином торгуете. Нет, – отвечает сестра, – я вместо завтрака капельницы ставлю тем, кто от вина пострадал. Потому что за детский сад платить надо, а ещё мы квартиру снимаем, но зачем вам это знать? Или вам наболтаться не с кем? Не с кем, – соглашается Болюшка. Не переживайте, к вам скоро придут, наболтаетесь. Присела рядом – острые коленки выскользнули из-под халата – заметила, как Болюшка бесцеремонно на них пялится. Значит, совсем выздоравливаете, – с вызовом говорит, но и с улыбкой. Понимает Болюшка, что неприлично себя ведёт, хочет сказать, что медсестра-то уж должна знать, что будучи при смерти или в состоянии опасном для здоровья, мужской организм сам собой требует немедленного соития, мозг химичит, нервы натягиваются, адреналины и тестостероны, что там у него, да только требуется, не растрачивая драгоценное время на словоблудие, философии и джентельменства, срочно продолжить род, а там и подыхай, коли время пришло. Но сказал только: простите. Я просто задумался, со мной такое бывает.

– Мучительные воспоминания? – спрашивает медсестра, осторожно вводя иглу в болюшкину вену на локтевой ямке.

– Нет, что вы, я так. То есть считать ли мучительным воспоминанием внезапно всплывшее из давно прочитанного? Как, например, крошка Цахес сучит кривыми ножками от негодования и бессмысленной злобы?

– Как вы резко развернулись, больной, от моих коленок до кривых ножек какого-то Цахеса. Умеете вы отвлечься, – вынула иглу, приложила ватку, – полежите пока, я ещё зайду, мы с вами в другую палату переедем.

Вышла и тут же зашла снова: к вам посетители, очень им надо говорить, вот и говорите.

Болюшка не на месте. Как же так стало: прежде и слова вырвать из себя не мог, чтобы хоть с кем-то, а тут – о всякой всячине сам языком мелет – не остановишь. О коленках, субботниках, соитиях, борщах. Лекарства ли это действуют или я изменился? Изменил. Кому изменил? Опять выплывают только банальности да пошлости, молчи, Болюшка, себе ты изменил, но с людьми такое всегда, а ты уж зубами скрежещешь.

Вошел человек такой-то такой-то в форме и при погонах, решительно справился о здоровье, сел без приглашения, развернул какую-то папку и стал читать. Смотрит на него Болюшка, долго уж смотрит, а тот головы не поднимает, всё палец слюнявит и лоб морщит. Вздыхает через каждую страницу. Ну так что, – наконец, подав голос, – гражданин Иванов, Иванов Иван Иванович, – брови нахмурил, – прямо ноунейм какой-то, то ли без роду без племени, то ли с примера бланка, так всю страну назвать можно, ну так что, память, сказали мне, у вас есть, говорите внятно, только всё непонятное, ну так что, нападавших-то узнаете? Темно было, – отвечает Болюшка, может быть, может быть что и мелькнёт. Протягивает фотокарточки человек: они?

Смотрит Болюшка – и нет никакой злости, нет страха, нет отчаянья и боли, – как на мёртвых смотрит, а с мёртвых спросу нет. Мальчишки и девчонки, опрятные, модные, ухоженные, явно не с колодцев да теплоцентралей – домашние, на маминых пирожках выросшие. Пара-пара-пам. Пум! Ералаш какой-то. Они это, гражданин следователь, так есть. Так зачем же?

Скука, обычная скука и пустота в голове, и души у этих животных нет, потому что что? Что?! Вздыхает и хмурится следователь: да вы не переживайте. Родители у них, конечно, все пороги обили, но тут дело с оглаской, на тормозах никому не спустить, а по мне так надо бы на всю жизнь их короткую в такие места отправить, где им по их делам и воздастся. Всем от четырнадцати до шестнадцати, Школьники, блять. Уроков им мало, сукам безмозглым. Я ещё с учителями как следует поговорю. И с директором, чем они в своих школах занимаются. Детки… Скучно им… в таких случаях, знаете ли, только одно и работает – око за око, жизнь за жизнь, честь за честь. А как иначе. Суд, конечно, ещё нескоро, вы к тому времени, глядишь, совсем на ноги встанете, а я вас пока мучить не буду, – усмехнулся, – у нас ведь тоже свои процедуры имеются, главное, что живы, при памяти и подозреваемых в морды их узнаёте. Да, честно говоря, уже никто и не подозревает, а знают все точно. И они знают, что все знают. К девочкам-то вообще каждый день скорая приезжала по три раза на дню, когда в СИЗО маялись, припадочные они какие-то, истерики у них, вены себе грызут, головой бьются, даже под себя ходят, видно в диспансер хотят больше, чем в лагерь, и мальчики тоже, ну да врачи уже своё сказали, через неделю оформят бумажки, печатей наставят. Годны к прохождению всего, чего заслужили. Так вот. Отдыхайте, Иванов, о плохом не думайте.