Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Не доходя до последнего полукружного поворота налево, откуда сильнее слышалось, у свободной каталки поблескивающей сталью, медсестра остановила Болюшку и поцеловала в губы. Неужели, неужели ты весь такой из себя, неужели в твоей голове только туманные истории и нет ничего простого человеческого, неужели ты не видишь, не замечаешь, не верю, всё ты видишь и давно заметил. Тянет медсестра за лацканы с чужого плеча, пытается повалить на каталку, но Болюшка ложиться не хочет: бледный – мычит невразумительное, зрачки сужены. Отпрянула медсестра, сама себя испугавшись: прости, прости, не подумала я, совсем из головы, совсем что-то, всё хорошо, я больше не дотронусь, обещаю, больше ни за что. «Вы совсем оскотинились или ко мне на приём?» – спрашивает явившийся на шум патологоанатом. В очках и с пилой в руке. Простите, – сказали оба и хором.

За дверью – палисадник, стиснутый кованным забором, с другой стороны пустая асфальтовая площадка, вся в варикозных трещинах. Медсестра звонит по телефону, долго объясняет в трубку куда и как ехать, Болюшка жмурится, глядя на солнце: в Первую мировую исчез Монмартр, во Вторую – Монпарнас, один плохонький, сбежав из Нанси, перебрался поближе к Декарту, в небольшое кафе рядом с могилой. Могила придавлена готикой, кафе – красное изнутри, африканские мотивы, кубизм, перемешанный с разорванным будущим. Один плохонький заказывал по утрам кофе и цедил его до самых сумерек, рыскал под столами в поисках окурков, набивал трубку и курил, писал, что никто никогда не прочтёт, и курил, изредка поглядывал на даму, пожалуй, дама прочла бы, окажись она ближе. Станет ли? С тебя станет. А солнце все светит и светит, а рядом с могилой теперь Kenzo и Liu Jo, корейская, американская, японская кухни, Эмпорио Армани и Сваровски: не по карману парижскому обывателю здесь фланировать с мыслями о великом будущем, здесь нужно другое, совсем другое. Плохонького же носят по ресторанам и секс-вечеринкам, дегустационным залам и благотворительным собраниям, арт-пространствам и бизнес-классам. Помните, как там было в «Тошноте»? Покажите, пожалуйста, вот эту сумочку.

Повернулся Болюшка к медсестре: знаете что, Елена, вы себя не корите и зазря не вините. А давайте как-нибудь в Пушкинский сходим? И поцеловал, крепко обняв.

Конечно не сходит.

Болюшка крестится на каждую мимо проплывающую церковь, на каждый мимо летящий купол с крестом над, только слегка преклоняет голову, чтобы не было слишком очевидно. Старается дышать глубоко и размеренно, чтобы подавить приступ от бесконечных растяжек, билбордов, призматронов и скроллеров, пилларов на остановках, сити-бордов и брандмауэров: помнит Болюшка по прошлым приступам про банки и памперсы, удовлетворительную длину половых членов и обещания других, про перхоть, побеждающую над чистым листом, про концерты прощальные, что же ты, что же ты, – пытается в себе подавить, – али зависть в тебе чёрная, люди зарабатывают себе на хлеб, детям на пальто восемьдесят девятого года, где-то жить надо, как-то жить, вот и зарабатывают, а ты хотел, чтобы все как ты? в однушке больше похожей на гробик с лампочкой и советским холодильником? почему тебя тошнит, когда люди известные зарабатывают на своей известности? Сволочь ты, Болюшка, и подлец. Подлец и сволочь. Сам читал про бурлюков да маяковских, как плевали в слушателей, как лица раскрашивали и бузили на Невском, как возмущали толпы зевак, как смеялись в лицо влюблённым стенографисткам, как материли стариков и старушек, как лебезили перед толстосумами и людьми поуспешней, лишь бы было на что пожрать да жилетку сшить, издать манифест да картины выставить, что же тебя с них не тошнит? Потому что забыли про них? Так и про этих забудут. А тебя и не вспоминал никто, вот и тошнит, жалкая ты душа, больное тело, ты ещё таксисту в машине наблюй.

Таксист нет-нет да и посмотрит искоса.

Ехали молча, только в самом начале пути Болюшка попросил выключить радио, на что таксист ответил: что-то вы бледный, как будто из морга, – и хохотнул. И в конце – когда Болюшка сказал, что привезли его не туда, что это не его дом, что мест этих он совсем не знает: простите, пожалуйста, но вы ошиблись. На что таксист ответил: простите, пожалуйста, но навигатор указывает, зачем ему врать, выходите, выходите, а то на телефон сниму и зеленкой обмажу. Болюшка перечить не стал, можно и у прохожих спросить да как-нибудь уж дойти.