Жизнь Шарлотты Бронте

Как же часто, должно быть, сочиняя это описание «на чужбине», мисс Бронте вспоминала свои детские споры, которые велись на кухне пасторского дома об относительных достоинствах Веллингтона и Бонапарта! Хотя заглавие ее devoir было «Об имени Наполеона», она, находясь среди людей, которых мало волновали Англия и Веллингтон, кажется, сочла делом чести воспеть английского героя, а не описывать характер иностранца. К тому времени она чувствовала, что сделала большие успехи на пути к свободному владению французским языком, что было главной причиной ее возвращения в Брюссель. Но для того, кто страстно стремится к знаниям, «за горными хребтами встают новые горные хребты». Как только одна трудность преодолена, начинают манить новые вершины, и путь к ним требует напряженного труда. И вот ее главной задачей стало изучение немецкого, и она решила остаться в Брюсселе, пока не достигнет поставленной цели. Ею овладело сильное желание поехать домой, но еще более сильное самоотречение сдерживало ее. Внутри ее разгорелась борьба, всеми фибрами души она стремилась обуздать себя, и когда она себя поборола, то оказалась не спокойным героем, восседающим на пьедестале, но задыхающейся, изможденной, страдающей жертвой. У нее сдали нервы. Ее здоровье было серьезно подорвано.

«1 августа 1843. Брюссель.

Если я начну ныть в этом письме, сжалься и не вини меня, ибо, предупреждаю, я нахожусь в подавленном состоянии, земля и небо для меня сейчас пусты и безотрадны. Каникулы начнутся у нас через несколько дней, и все пребывают по этому поводу в радости и оживлении, ведь они поедут домой. Я же знаю, что должна провести здесь все пять недель каникул, и что большую часть этого времени я буду одинока, и от этого я чувствую себя удрученной и нахожу дни и ночи томительно долгими. Впервые в жизни я так боюсь каникул. Увы! Я едва могу писать, отчаяние грузом лежит на сердце, и мне так хочется домой. Ну не детское ли это поведение? Прости меня, я ничего не могу с собой поделать. Однако, хотя я не достаточно сильна для того, чтобы держаться бодро, я все еще держусь, и я останусь здесь (D.V.[127]) еще несколько месяцев, пока не выучу немецкий, ну а затем я надеюсь вновь увидеть ваши лица. Скорее бы прошли каникулы! Но они будут длиться целую вечность. Будьте щедры под Рождество и напишите мне длинное предлинное письмо, наполните его всякими незначительными мелочами, мне все интересно. Не думайте, что я хочу покинуть Бельгию из-за того, что люди не добры ко мне, ничего подобного. Все чрезвычайно обходительны, но меня одолевает тоска по дому. И я не могу стряхнуть ее. Поверьте мне. Ваша веселая, оживленная, радостная

Ш.Б.».

Grandes vacances начались вскоре после того, как это письмо было написано. Она осталась одна в огромном и пустом пансионе, в компании лишь одной учительницы. Эта учительница-француженка всегда была для нее чуждым человеком, но оставшись один на один, Шарлотта вскоре обнаружила, насколько развратной была ее напарница; она была полна такой ледяной расчетливой чувственности, которую Шарлотта и не ожидала обнаружить в человеческом существе. Вся ее натура восставала против этой женщины. Мисс Бронте начала одолевать легкая нервная лихорадка. Она и так никогда не отличалась крепким сном, но сейчас она вообще не могла спать. Все неприятное и отвратительное, что происходило с ней в течение дня, ночью представало в ее расстроенном воображении с чрезвычайной ясностью. Поводов для переживаний и тревоги было достаточно и в приходивших из дому письмах, касающихся Бренуэлла. Поздней ночью, когда она лежала без сна в конце длинного и пустынного дортуара, в просторном, погруженном в тишину доме, любые страхи, связанные с теми, кого она любила и кто находился так далеко в иной стране, представали перед ней как чудовищная реальность, бременем ложась на ее сердце и истощая ее жизненные силы. Эти бессонные ночи, отмеченные болезненной, тоскливой, изнуряющей пыткой, предвосхитили череду подобных ночей в недалеком будущем.