Жизнь Шарлотты Бронте

Голос трусов и предателей протестовал против этого приговора. «Это превышение данных победой полномочий! Избиение поверженного! Англия должна проявить снисходительность и принять своего обезоруженного врага с распростертыми объятиями». Возможно, Англии следовало прислушаться к этому совету, так как повсюду и во все времена есть слабые и робкие души, легко поддающиеся лести и боящиеся упреков. Но по воле Провидения нашелся один человек, который никогда не знал, что такое страх, который родину любил больше, чем личную славу; недосягаемый для угроз, неподвластный хвале, он предстал перед национальным советом и, высоко подняв свое спокойное чело, осмелился произнести: «Пусть замолкнут предатели! Ибо предлагать промедление с Бонапартом означает предательство. Мне не понаслышке знакомы войны, от которых до сих пор Европа кровоточит, подобно жертве под секирой палача. С Наполеоном Бонапартом надо покончить. Вы страшитесь несправедливости столь жесткого решения! Вы говорите, что мне не достает великодушия? Пусть так! Какое мне дело до того, что говорят обо мне. Я здесь не для того, чтобы получить признание как великодушный герой, но для того, чтобы вылечить, если это возможно, Европу, которая погибает, лишенная ресурсов и обескровленная, ту Европу, истинными интересами которой вы пренебрегаете, тщеславно заботясь вместо этого о своей репутации милосердных победителей. Вы слабы. Ну что ж, я приду вам на помощь. Отправьте Бонапарта на остров Св. Елены! Не колебайтесь, не ищите иного места, годится лишь это. Я говорю вам, поразмыслив за вас – он должен находиться именно там. Против Наполеона, человека и солдата, я ничего не имею: это лев, царь зверей, рядом с которым вы лишь шакалы. Но совсем другое дело – Наполеон-император, и я сотру его с лица Европы». Произнесший эти слова умел держать обещания, и это обещание он сдержал, как и прочие. Я заявляю это вновь и вновь, этот человек по гениальности не уступает Наполеону, но по силе духа, по своей прямоте, по высоте мысли и цели он человек иного калибра. Наполеон Бонапарт искал известности и славы; Артур Уэлсли[125] пренебрегал и тем и другим; в глазах Наполеона общественное мнение и популярность имели большую ценность; для Веллингтона общественное мнение было равносильно слухам, пустому звуку, мыльному пузырю, исчезающим под напором его несгибаемой воли. Наполеон заискивал перед народом; Веллингтон обращался с ним резко; один искал рукоплесканий, другой не обращал внимания ни на что, кроме вердикта своей совести, если она одобряла, этого было довольно, всякая другая похвала ему досаждала. И вот народ, который обожал Наполеона, бунтовал и раздражался из-за высокомерия Веллингтона и иногда давал ему знать о своем гневе и ненависти звериными криками. Тогда с хладнокровием римского сенатора этот современный Кориолан[126] мог одним взглядом обуздать яростный бунт, он скрещивал свои нервные руки на широкой груди, и стоя в одиночестве на своем senil, ждал, выдерживая этот народный шторм, валы которого разбивались у самых его ног. А когда толпа, стыдящаяся своего возмущения, приближалась, дабы лизать ноги своего властелина, надменный патриций презирал сегодняшние восхваления в той же мере, как и вчерашнюю ненависть, и на улицах Лондона или перед своим герцогским дворцом Эпсли он отталкивал жестом, полным холодного презрения, неуместное раболепное воодушевление народа. Эта гордость, однако, не исключала в нем редкую скромность: где только возможно он уклонялся от похвал, ускользал от панегириков; никогда он не говорил о своих подвигах и никогда не терпел, чтобы о них в его присутствии говорил кто-либо другой. Его характер равен по величию и превосходит по истинности характер любого из древних или современных героев. Слава Наполеона выросла за одну ночь, как дерево Ионы, и за день увяла; слава Веллингтона подобна дубам, осеняющим замок его предков на реке Шэннон; дуб растет медленно, ему нужно время для того, чтобы вознести к небу свои корявые ветви и переплести свои корни глубоко под землей, но затем многовековое дерево, столь же непоколебимое, как и скала у его основания, побеждает и фальш времен и натиск ветров и бурь. Англии, возможно, потребуется целый век для того, чтобы она осознала достоинство своего героя. Через столетие вся Европа узнает, до какой степени Веллингтон заслуживает признания».