Жизнь Шарлотты Бронте

«Разумеется, я уже устроилась. Я не так перегружена работой, и кроме преподавания английского, у меня есть время совершенствовать мой немецкий. Мне следует считать, что мне повезло, и быть благодарной за благосклонность судьбы. Надеюсь, я и чувствую благодарность, и если я всегда смогу быть в хорошем расположении духа и никогда не ощущать одиночества и не тосковать по общению, дружбе или чему-либо подобному, то мне будет очень неплохо. Как я тебе уже говорила раньше, господин и госпожа Эже – единственные во всем доме люди, к которым я действительно испытываю почтение, но, разумеется, я не могу быть с ними постоянно или хотя бы очень часто. Как только я вернулась, они сказали мне, что я могу считать их гостиную своей и проводить там все время, когда я не занята в классе. Но у меня это не получается. Днем это общая комната, с постоянно снующими туда-сюда учительницами и учителями музыки, а по вечерам я не стану и не должна навязывать свое общество ни им, ни их детям. Поэтому, когда я не на занятиях, я провожу много времени одна, но это неважно. Сейчас я регулярно даю уроки английского господину Эже и его шурину. Они продвигаются с удивительной быстротой, особенно господин Эже. Он уже вполне прилично говорит по-английски. Если бы ты видела, какие усилия я предпринимаю, чтобы заставить их говорить как англичане, и их тщетные попытки повторять за мной, ты бы от души посмеялась.

Карнавал только что закончился, и наступила мгла и воздержание Великого поста. В первый день поста на завтрак нам подали кофе с молоком, на обед – овощи с уксусом с крошечной порцией соленой рыбы, а на ужин – хлеб. Карнавал состоял в маскарадах и лицедействе. Господин Эже взял нас с одной из учениц в город посмотреть на маски. Забавно было наблюдать за громадной толпой и всеобщим весельем, но маски ничего интересного собой не представляли. Я три раза была у Д.» (у кузенов Мери, о которых я уже упоминала). «Когда она уедет из Брюсселя, мне не к кому будет ходить в гости. Я получила два письма от Мери. Она не сообщает мне, что была больна, и ни на что не жалуется, но ее письмо нельзя назвать письмом счастливого человека. Рядом с ней нет никого, кто был бы к ней так хорошо расположен, как господин Эже ко мне; нет никого, кто одалживал бы ей книги, беседовал с ней и т. п.

Прощай. Когда я это говорю, мне кажется, что ты вряд ли услышишь меня; наверно, разделяющие нас бурные, рокочущие волны Ла-Манша заглушают все звуки».

Судя по тону этого письма, становится ясно, что Брюссель в 1843 году был для нее совсем не таким местом, как Брюссель в 1842-м. Тогда рядом с ней была Эмили для того, чтобы денно и нощно утешать ее и составлять ей компанию. Раз в неделю ее развлечением был визит в семью Д., и она имела счастье часто видеть Мери и Марту. Теперь Эмили была в далеком Хауорте, где она или любой другой близкий человек мог умереть до того, как Шарлотта сумела бы добраться до них даже самым скорым путем, как она поняла из опыта, связанного с кончиной тети. Д. собирались уезжать из Брюсселя, и впредь ее выходной нужно будет каждую неделю проводить на улице Изабеллы, по крайней мере, так ей казалось. Мери вела независимое существование вдали, оставалась одна Марта – навеки в тишине и неподвижности, на кладбище за Порт де Лувен. К тому же первые несколько недель после возвращения Шарлотты стоял пробирающий до костей холод, а ее слабый организм был всегда особенно уязвим в ненастный сезон. Физическую боль, какой бы острой она ни была, она всегда могла превозмочь. Но слишком часто нездоровье проявлялось гораздо страшнее. Когда она нехорошо себя чувствовала, ее депрессия крайне обострялась. Она была уверена, что это связано с ее конституцией, и умела рационально к этому относиться, но никакие доводы не способны были приостановить ее душевные терзания, пока не была устранена физическая причина.

После публикации «Городка» Эже узнали, что в начале ее карьеры учительницы английского в их школе поведение учениц Шарлотты нередко было дерзким и непокорным до крайности. Раньше они ничего подобного не подозревали, так как она отказалась от их присутствия на уроках и никогда не жаловалась. Все же ее должна была угнетать мысль, что веселые, здоровые, бестолковые ученицы так плохо поддаются ее усилиям; и хотя, по их же собственному признанию, ее терпение, твердость и решительность в конце концов были вознаграждены, тем не менее баталии с ученицами для человека, столь слабого физически и морально, не могли не привести к глубокой печали и болезни.

Вот что она пишет своей подруге Э.:

«Апрель 1843.