Жизнь Шарлотты Бронте

Посещение мисс Вулер в этот период на время очень благоприятно сказалось на состоянии мисс Бронте. И своему отцу и себе она говорит о ее посещении как об «очень приятном», подобном «хорошему вину». Но мисс Вулер не могла задержаться у нее надолго; затем ее жизнь вновь обрела прежнюю монотонность, и единственными происшествиями за дни и недели были незначительные события, связанные с получением писем. Следует помнить, что ее здоровье часто не позволяло ей выходить из дома во время суровой и ветреной погоды. При малейшем воздействии холода у нее могло заболеть горло, появлялись сильные грудные боли, ей становилось тяжело дышать.

Письмо от ее последней посетительницы весьма тронуло и порадовало ее: оно выражало бесхитростную благодарность за оказанную ей доброту и внимание, а кончалось заявлением мисс Вулер, что она уже много лет не испытывала такого блаженства, как за десять дней, проведенных в Хауорте. Эти слова вызвали у мисс Бронте умиротворяющее ощущение тихого удовольствия, и она пишет: «это благотворно на меня подействовало».

В письме далеким родственникам, написанном в это время, она предается воспоминаниям о своем визите в Лондон. Оно слишком подробно, чтобы считать его простым повторением того, что было ею сказано прежде, а кроме того, оно демонстрирует, что ее первые впечатления от увиденного и услышанного были не грубыми и временными, но выдержали проверку временем и после размышлений.

«Как Вы знаете, прошлым летом я провела несколько недель в городе, и многое из того, что я там видела и слышала, вызвало у меня большой интерес. То, что лучше всего сохранилось в памяти, – это лекции Теккерея, игра мадемуазель Рашель, проповеди Д’Обиньи, Мелвиля и Мориса, а также Хрустальный дворец.

Вы должны были видеть в газетах упоминания и комментарии к лекциям Теккерея; они были очень интересные. Я не всегда разделяла выраженные эмоции или высказанные мнения, но я восхищалась джентльменской непринужденностью, тихим юмором, вкусом, талантом, простотой и оригинальностью лектора.

Игра Рашели ошеломила меня и полностью меня поглотила, вызвав у меня трепет ужаса. Потрясающая сила, с которой она выражает самые низменные страсти в их самом мощном проявлении, оказывается столь же захватывающим зрелищем, как и бой быков в Испании или гладиаторские бои Древнего Рима, и, как мне кажется, ни на йоту не более нравственна, чем эти ядовитые возбудители свирепой черни. Едва ли то, что она показывает, имеет человеческую природу, это нечто более дикое и ужасное, сродни яростным, демоническим чувствам. У нее несомненно есть великий дар гения, но, боюсь, она скорее злоупотребляет им, чем приносит его на алтарь высокой цели.

Я была страшно довольна всеми тремя проповедниками. Самым красноречивым мне показался Мелвиль, самым чистосердечным – Морис; если бы выбор был за мой, я бы посещала проповеди Мориса.

Вряд ли необходимо что-нибудь говорить о Хрустальном дворце. Вы уже, должно быть, много о нем слышали. Сперва я чувствовала лишь смутное удивление и восхищение, но когда в один прекрасный день мне посчастливилось пройти по нему в компании Вашего знаменитого соотечественника сэра Давида Брустера и услышать из его уст произносимые с дружеским шотландским акцентом четкие объяснения многих вещей, которые до этого были для меня книгой за семью печатями, я начала их немного лучше понимать, или хотя бы малую толику, но не знаю, оправдает ли конечный результат ожидания».

Постоянно усиливающееся недомогание наконец сломило ее, несмотря на все усилия разума и воли. Она бралась за перо, пытаясь отвлечься от тяжелых воспоминаний. Ее издатели докучали ей просьбами предоставить им новую книгу. «Городок» был уже начат, но сил продолжать у нее не было.