Жизнь Шарлотты Бронте

Как обычно, он несправедлив к женщинам, весьма несправедлив. Какого только наказания он не заслуживает за то, что заставляет леди Каслвуд подсматривать в замочную скважину, подслушивать у двери и завидовать мальчишке с молочницей. По мере чтения я заметила и много другого, что вывело меня из себя; но затем вновь последовали эпизоды настолько правдивые, так глубоко продуманные, так тонко прочувствованные, что нельзя было не простить его и не восхищаться. […]

Хотелось бы, чтобы ему сказали, что не стоит так подробно останавливаться на политических или религиозных интригах той или иной эпохи. В сердце своем Теккерей не ценит политические или религиозные интриги. Ему нравится демонстрировать нам человеческую природу так, как она проявляется в домашнем кругу, как он сам видит ее ежедневно; его удивительная способность к наблюдениям стремится быть задействована. У него эта способность является своего рода капитаном или лидером; и если какой-нибудь из описанных им эпизодов не представляет собой ничего интересного, это означает, что сие качество автора временно переведено на вторичные позиции. Я думаю, что именно это происходит в первой части данного тома. В середине он отбрасывает ограничения, становится собой и до конца сохраняет силу. Теперь все зависит от второго и третьего томов. Если по энергии и интересу они слабее первого, настоящего успеха ожидать не стоит. А если продолжение улучшит начало, если течение будет постепенно набирать силу, то Теккерей познает триумф. Некоторые люди имеют привычку называть его вторым писателем нашего времени; лишь от него зависит, будут ли правы эти критики или нет. Он не должен быть вторым. Бог не сделал его вторым по отношению к кому бы то ни было. На его месте я бы предстала как я есть, а не как критики изображают меня; во всяком случае, я бы постаралась. Мистер Теккерей ленив, не расторопен и редко полностью выкладывается. Еще раз благодарю Вас.

Искренне Ваша

Ш. Бронте».

По состоянию своего здоровья мисс Бронте не могла писать так, как ей бы того хотелось, на протяжении долгих недель после серьезного пережитого ею кризиса. И среди нескольких событий, которые коснулись ее в это время, не было ничего, что могло бы ее порадовать. В марте она узнала, что в колониях умер член семьи ее подруги, и в ее реакции на это известие мы узнаем разъедающий ее сердце страх.

«Новость о смерти Э. пришла ко мне на прошлой неделе в письме от М.; длинное письмо, которое так сдавило мне сердце своим простым, сильным, истинным чувством, что я осмелилась прочитать его лишь один раз. Оно со страшной силой разорвало мои еле зарубцевавшиеся раны. Ложе смерти было все таким же – прерывающееся дыхание и т. д. Она боится, что сейчас в безотрадном одиночестве она превратится в «суровую, резкую, себялюбивую женщину». Ее страх напомнил мне о моем; я очень часто чувствовала его в себе, а каково мое положение по сравнению с М.? Да поможет ей Бог, как Бог только и способен помочь».

Снова и снова ее подруга убеждала ее куда-нибудь уехать; не было недостатка и в приглашениях, которые позволили бы ей это сделать, когда естественные приступы депрессии начинали слишком тяготить ее в одиночестве. Но она не позволяла себе потворствовать подобным желаниям, разве что это становилось абсолютно необходимым для здоровья. Она боялась постоянно прибегать к таким стимулам, как перемена места и компании, из-за неизбежных последствий. Насколько она это себе представляла, ей на роду было написано одиночество, и она обязана была подчинить свою натуру своему образу жизни и по возможности добиться между ними гармонии. Когда она могла писать, все было относительно хорошо. Ее герои были ее компаньонами в те тихие часы, которые она проводила в абсолютном одиночестве, часто будучи не в состоянии выйти из дома в течение многих дней подряд. Интересы героев ее романов возмещали отсутствие чего-либо интересного в ее собственной жизни; а Память и Воображение находили соответствующее приложение своих усилий и переставали охотиться за ее жизненными органами. Но работать слишком часто она не могла, она была не в состоянии ни разглядеть своих персонажей, ни услышать, как они говорят; они растворялись в густом тумане ее головной боли и переставали для нее существовать.

Такое состояние длилось в течение всей весны, и с каким бы нетерпением ни ожидали ее издатели окончания работы над «Городком», она не продвигалась. Даже ее письма к друзьям были редкими и краткими. То тут то там я нахожу в них отдельные предложения, которые можно процитировать и стоит сохранить.