Жизнь Шарлотты Бронте

Я не должна забыть ответить на твой вопрос о катаракте. Скажи папе, что моему отцу было семьдесят, когда он перенес операцию; он очень противился этому эксперименту, не веря, что он может увенчаться успехом в его возрасте и в его ослабленном состоянии. Я была вынуждена взять на себя все решения в этом деле и действовать исключительно под собственную ответственность. Сейчас прошло уже шесть лет с момента полного удаления катаракты (она не была лишь уменьшена), и он ни разу с тех пор не пожалел об этом решении, и редко проходит день без того, чтобы он не выражал благодарность и удовольствие от восстановления бесценного дара зрения, которое он чуть было не утратил».

В одном из своих писем я сообщила мисс Бронте об идее одного романа[225], который я тогда писала, и вот что она мне ответила:

«Посланный Вами набросок Вашего романа (о котором, разумеется, я никому не скажу) кажется мне очень благородным, и его нравственная направленность может быть столь же полезна с точки зрения практических результатов, как оно высоко и справедливо в области теоретической тенденции. Такая книга может вернуть надежду и энергию многим, кто думал, что уже давно лишился на них прав, а также проложить ясный путь для достойных усилий тем, кто считал, что они в этой жизни уже не вернут себе достоинство.

Однако – выслушайте мой протест!

Почему она должна умереть? Почему нам следует закрыть книгу, обливаясь слезами?

Мое сердце уже теснит от одной мысли о том, какую боль ему придется претерпеть. И все же Вы должны прислушаться в тому, что повелевает Вам вдохновение. Если оно требует казнить жертву, ни один зевака не имеет права протянуть руку, дабы перехватить жертвенный нож: но я считаю Вас суровой жрицей в этих вопросах».

По мере наступления более мягкой погоды ее здоровье окрепло, и ее способность писать возросла. С удвоенной силой она приступила к своему роману, лишая себя удовольствий во имя планомерной работы. Соответственно, она пишет своей подруге:

«11 мая.

Дорогая Э.

Я должна придерживаться своего решения никого не посещать в настоящее время и не принимать гостей у себя. Оставайся спокойно в Б., пока ты не направишься в С., а я буду в Хауорте, ведь искреннее прощай можно сказать сердцем так же, как губами, и возможно, с меньшим надрывом. Я рада, что погода изменилась; мне приятно, что подули юго-западные ветры, но я надеюсь, что у тебя не было повода сожалеть об исчезновении твоего любимого восточного ветра. То, что ты говоришь о Х., меня не удивляет, я получила множество коротких записочек (я отвечаю на одну из трех), написанных в том же духе, – она сама и ее ребенок являются единственными всепоглощающими темами, вокруг которых вращаются все события, и читать об этом невозможно без утомления. Но я полагаю, не стоит этого слушать или же думать об этом случае, как о чем-то особенном. Не стоит и ожидать, что она изменится. Я недавно прочла в одной французской книжке: «замужество можно определить как состояние эгоизма вдвойне». Пусть тогда одинокие этим утешатся. Спасибо за письмо Мери. Она действительно кажется чрезвычайно счастливой, и я не могу найти слов для того, чтобы выразить, насколько ее счастье кажется более реальным, прочным и заслуженным, по сравнению со счастьем Х. Я думаю, что многое из этого в ней самой, в ее собственной безмятежной, чистой, доверительной, религиозной природе. Х. всегда производит на меня впечатление колеблющегося, непостоянного экстаза, полностью зависящего от обстоятельств со всей их непредсказуемостью. Если Мери станет матерью, ты увидишь еще более существенную разницу.

Желаю тебе, дорогая Э., прекрасного самочувствия и удовольствия во время поездки; и насколько можно судить в данный момент, есть большая вероятность, что мое пожелание исполнится.

Искренне твоя

Ш. Бронте».

Глава 11

Читатель помнит, что Энн Бронте была погребена на кладбище Старой Церкви в Скарборо. Шарлотта оставила инструкции о том, чтобы на ее могиле было установлено надгробие; но неоднократно среди одиночества прошлой зимы ее грустные, тревожные мысли возвращались к месту ее последней великой печали, и она беспокоилась, были ли возданы памяти усопшей все благопристойные почести, пока наконец она не приняла решения поехать туда самой, чтобы своими глазами убедиться, находится ли надгробие и надпись в удовлетворительном состоянии.

«Клифф-Хаус. Файли, 6 июня 1852.

Дорогая Э.

Я в Файли[226] и совершенно одна. Не злись на меня, это правильное решение, которое я приняла, изрядно поразмыслив. Мне была необходима перемена; существовали определенные причины, почему мне не следовало ехать на юг, а нужно было приехать сюда. В пятницу я отправилась в Скарборо и посетила церковное кладбище и надгробие. Его следует заново облицевать и исправить надпись: я обнаружила на ней пять ошибок. Я отдала необходимые распоряжения. Итак, этот долг выполнен; он долго тяготил меня, и я чувствовала, что это паломничество я могу совершить только в одиночестве.