Жизнь Шарлотты Бронте

В их доме было заведено, чтобы девочки занимались шитьем до девяти вечера. В это время миссис Бренуэлл обычно отправлялась спать, и обязанности ее племянниц на этот день считались законченными. Они откладывали рукоделие и начинали ходить взад-вперед по комнате – часто при уже погашенных во имя экономии свечах – их лица то появлялись на фоне пылающего камина, то вновь исчезали во тьме. В это время они говорили о прошлых заботах и тревогах, загадывали о будущем и делились друг с другом своими планами. В последующие годы это было время для обсуждения сюжетов их романов. А еще позднее это было время, когда последняя оставшаяся в живых сестра по старой привычке прохаживалась в одиночестве по пустой комнате, с грустью размышляя о минувшем. Но это Рождество 1836 года было не без надежд и дерзких чаяний. Их первая проба пера состоялась много лет назад, когда они придумывали рассказы для своего мини-журнала, и все они продолжали постоянно предаваться фантазированию. Они также пробовали писать стихи и получили доказательство относительного успеха. Но они знали, что могли и обманываться на свой счет, что мнение сестер о произведениях друг друга не могло не быть слишком пристрастным, чтобы на него полагаться. Так что Шарлотта, как самая старшая, решилась написать Саути[65]. Я полагаю (на основании письма, о котором речь пойдет ниже), что она также консультировалась с Кольриджем[66], но мне не попадалось ничего из этой переписки.

Письмо Саути было отправлено 29 декабря. Из-за возбуждения, столь естественного для девушки, которая, собравшись с духом, написала поэту-лауреату, спрашивая его мнение о своих стихах, она использовала выспренные выражения, которые, наверно, навели его на мысль, что она была юной романтической особой, не знающей правды жизни.

Скорее всего, это было первое из тех отважных писем, которые отправлялись по почте Хауорта. В течение всех каникул день проходил за днем, а ответа все не было; сестры должны были уезжать. Эмили уже предстояло возвращение к ненавистным занятиям, а она даже не знала, дошло ли письмо Шарлотты до своего адресата.

Совсем не обескураженный этой задержкой, Бренуэлл решился и сам пуститься в подобную авантюру и написал следующее примечательное письмо Вордсворту[67]. Поэт передал его мистеру Киллинану[68] в 1850 году, когда фамилия Бронте стала знаменитой. У меня нет возможности удостовериться в том, что господин Вордсворт ответил на него, но то, что он счел письмо достойным внимания, следует, я думаю, из того, что оно было сохранено, и из того, что он вспомнил о нем, когда настоящее имя Карера Белла стало известно публике.

«Хауорт, неподалеку от Брэдфорда,

Йоркшир, 19 января 1837.

Сэр,

Я настоятельно прошу Вас прочесть и высказать свое мнение о том, что я Вам посылаю, потому что со дня своего рождения и до сего девятнадцатого года моей жизни я жил среди уединенных холмов, где я не мог знать ни того, кто я есть, ни того, что мне по силам. Я читал по той же причине, по которой я ел и пил, потому что это был подлинный зов природы. Я писал, повинуясь тому же принципу и душевным переживаниям, которые заставляли меня говорить, и я не мог этому противиться: что получалось, то получалось, вот и все. Что же до самомнения, то оно не могло подкрепляться лестью, так как по сей день не более полудюжины людей на свете знают, что я написал когда-либо хоть одну строчку.

Но вот произошла перемена, сэр, я вступил в возраст, когда я должен что-то сделать для себя: силы, кипящие во мне, должны быть направлены к определенной цели, а так как я сам их не знаю, я должен спросить у других, чего они стоят. Но здесь нет ни одного человека, который ответил бы мне, а ведь если они ничего не стоят, то впредь на них не следует тратить драгоценное время.

Простите меня, сэр, что я осмелился представить мои произведения тому, кого я больше всего люблю в нашей литературе и кто является для меня божеством, – осмелился представить ему свои писания и попросить высказать свое суждение об их содержании. Я должен предстать на суд того, чей вердикт останется без апелляции, и такой человек – Вы, развивший как теорию, так и практику поэзии, и сделавший и то и другое таким образом, чтобы остаться в человеческой памяти на тысячу лет.

Моя цель, сэр, – это выйти на большую арену, и в этом я не полагаюсь исключительно на поэзию – она может придать кораблю ускорение, но не сможет поддерживать его на плаву; научная, полная благоразумия проза, смелые и энергичные усилия в области моих литературных занятий дадут мне дополнительное право быть замеченным в этом мире; а затем поэзия вновь будет призвана осветить мое имя и увенчать его славой. Но ни одно из этих начинаний невозможно без средств, которыми я не располагаю, и я должен приложить все усилия для их приобретения. Несомненно, сегодня, когда ни один пишущий поэт не стоит и полушки, для более одаренного человека должно быть открыто поле деятельности.