Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

В Закаталах давно, еще каким-то князем, были посажены многорядовые аллеи грецкого ореха… Вот уж где, первый раз в жизни, я грецкого ореха поел всласть. Вкусный, маслянистый и похож, заметил я, на человеческий мозг… Но — это так. Главное — что я везде отыскивал в посевах пшеницы наш неказистый тритикум персикум. Уже глаз набил — сразу выхватывал. Шофер, помню, поражался такой быстроте. «Ну понятно, — сказал. — Николай Иванович кого попало не пошлет!» Очень мне это было приятно слышать.

Потом привез он меня обратно в Ганджу, и мы дружески расстались. И он повез Николаю Ивановичу собранную коллекцию тритикум — к каждому пучку была привязана бирка — собрана на такой-то высоте, возле такой-то деревни, и стоял очередной номер. Пополнили знаменитую вавиловскую коллекию, в которой было более четырехсот тысяч видов растений! Тут как раз вернулся директор селекстанции Якубцинер, и мы стали с ним изучать результаты скрещивания пшеницы с дичками.

На защите диссертации он был моим оппонентом. Новый сорт за годы аспирантуры я вывести не успел, но материал по гибридизации собрал огромный — и Вавилов сказал, что материала этого для защиты кандидатской более чем достаточно. Защитился отлично.

Отмечали в «Астории» — как раз наискосок от ВИРа, через Исаакиевскую площадь. Вавилов не только учил нас работать — но еще и жить по высшему разряду. И когда мы с ним в день защиты, разгоряченные, вышли из ресторана в сквер проветриться, я стал говорить Вавилову, что через три года на селекционной станции в Казани, куда направили меня, я выведу новый сорт. Вавилов, смеясь, говорил мне, что так быстро это мало кому удавалось. А я смог!

Оказалось, что я видел тогда Вавилова в последний раз — веселого, отлично одетого, уверенного в себе!

Глава десятая. Казань (1938–1941)

Снова открываю папку отца, разбираю его острый, лихорадочный почерк….На казанской селекционной станции директор Косушкин (живая мумия!) встретил меня холодно. Может (теперь понимаю я), из-за того, что он, директор станции, не был кандидатом наук — а тут приехал такой! Может быть, действительно — теперь понимаю — казался я ему этакой «столичной штучкой». Отношения с людьми я тогда не умел выстраивать. И Косушкин сразу решил показать, кто главный, и заявил:

— Вы будете заниматься У МЕНЯ селекцией проса!

— Но я защищался по селекции ржи!

— А У МЕНЯ вы будете заниматься селекцией проса!

И ведь угадал! В жизни так бывает. Именно с селекцией проса меня ждал успех. Я этого еще не знал, но решил не спорить. Улучшая растения, надо улучшать и себя, если не будет гармонии — ничего не получится! — такая вдруг пришла мысль.

— Хорошо, — спокойно ответил я. — Через неделю представлю вам мои предложения.

Косушкин ошалело уставился на меня. Видно, привык в тяжелой этой жизни добиваться всего руганью — а тут вдруг человек отвечает вежливо и толково. Непривычно.

Удивительный был тип. Рассказывали про него такое: на обед разогрела ему жена щей, налила. Не ест. И молчит. «Что с тобой, Сеня?» — молчит. Потом резко встал, шваркнув дверью, ушел, не сказав ни слова! Оказалось — она ложку ему забыла положить!.. Вот такой директор. Зная случай с женой, я, уже еле сдерживая смех, на него смотрел, когда он «лютовать» начинал…

Косушкин дал мне записку к коменданту, тот — другой совсем человек, веселый, рубаха-парень оказался, про всех рассказал. Сообщил, что тут молодая красавица приехала работать, кстати, дочь академика Мосолова. Я пока как-то не среагировал — больше меня предстоящая работа занимала.

Территория станции мне понравилась — в отличие от самой Казани, которую я увидел мельком и она показалась мне убогой (ну после Ленинграда — еще бы!). А селекционная станция — это бывшая архиерейская дача, все ухожено — аллеи, пруды…

И само здание дачи, в котором мне комната была отведена, очень понравилось: никогда еще в таком роскошном доме не жил. Поднялся по широкой лестнице на второй этаж, открыл комнату — сводчатый потолок, весь расписанный узорами. В комнате было две кровати, я лег на одну из них, и вдруг пришла мысль: надо бы жениться, а то вдруг подселят кого-нибудь! — вот с такой смешной мысли моя семейная жизнь закрутилась. И вскоре женился — встретил в столовой ту самую красавицу, про которую комендант говорил, дочь академика Мосолова, — подошел, познакомился, вместе посмеялись, обсуждая Косушкина. Записались и даже свадьбу сыграть не успели — посевная была!

Просо еще казаки любили, брали с собой в поход: из горсточки получается целый горшок сытной каши, да к тому же еще и румяной!

И тут же, во время посевной, я чуть было не сел в тюрьму! Высеял я первый мешок, засыпал в сеялку второй. Конная сеялка (две лошади тащат) едет вдоль борозд и высыпает просо кучками, через определенный промежуток. Засыпал третий мешок, за ним четвертый. Сам ехал на сеялке, за ее работой следил. Засеял все поле, которое мне под просо было отведено. Солнышко теплое светит, голову пригревает, жаворонок заливается над полем. Полное счастье!

Вдруг навстречу мне по дороге катит Краюшкин на высоком тарантасе.