Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Среди мальчишескихъ, безсмысленныхъ проказъ, частыхъ болѣзней и постоянной физической слабости закончился этотъ годъ, посвященный риторикѣ, и, послѣ обычнаго экзамена, меня сочли достойнымъ перейти къ кз’рсу философіи. Курсъ философіи читался внѣ академіи, въ университетѣ, находившемся поблизости, кз^тда мы ходили дважды въ день: по утрамъ—для слзчпанія геометріи и послѣ полудня—на лекціи философіи или логики, если угодно. Я сталъ философомъ, едва достигши тринадцати лѣтъ. Я тѣмъ болѣе гордился этимъ званіемъ, что оно относило меня къ числу, такъ сказать, большихъ. Къ тому же оно доставило зщовольствіе выходить два раза въ день на улицу изъ академіи. Это обстоятельство доставило намъ возможность дѣлать тайкомъ послѣ лекціи въ з'нивереитетѣ маленькія прогулки по городз^г подъ предлогомъ разныхъ незначительныхъ надобностей.

Я былъ самымъ маленькимъ среди взрослыхъ з'чени-ковъ, къ которымъ попалъ въ галлереѣ второго отдѣленія; но именно сравнительная ничтожность моего роста, моихъ лѣтъ и силъ стали тѣмъ побз'жденіемъ, которое одз’шевляло мои стремленія и внушало желаніе выдѣлиться изъ толпы. Благодаря этому я съ самаго начала проявилъ достаточное рвеніе къ ученью, чтобы быть допз^гщеннымъ вмѣстѣ со старшими къ репетиціямъ, которыя по вечерамъ производили преподаватели академіи. Я отвѣчалъ на вопросы не хуже другихъ, а иногда, пожалуй, и лучше. Эти успѣхи мои слѣдуетъ отнести исключительно на счетъ прекрасной памяти, такъ какъ, по правдѣ сказать, я ничего не понималъ въ преподаваемой намъ педагогической философіи, безсмысленной въ самомъ своемъ существѣ _и, сверхъ того, облеченной въ латынь, которую мнѣ приходилось брать пристзчюмъ и съ трудомъ одолѣвать въ союзѣ съ тяжеловѣснымъ словаремъ. Я прослушалъ также полный курсъ геометріи, т. е. мнѣ были изъяснены шесть первыхъ книгъ Эвклида; однако, я до конца такъ и не смогъ понять четвертой теоремы. И до сего дня я не понимаю ея, такъ какъ голова моя всегда была антигеометрична. Послѣ обѣда проходился кз’рсъ аристотелевой философіи, отъ котораго мерли даже мухи. Въ теченіе перваго полз'часа мы записывали курсъ подъ диктовку профессора, а въ оставшееся время, которое преподаватель посвящалъ объясненію своего текста по-латыни (Богъ вѣсть, что это была за латынь!), мы, завернувшись по з'ши въ свои широкіе плащи, погружались въ сладкія грезы сна. Тогда въ этомъ философскомъ собраніи слышался лишь тягз^тчій голосъ профессора, который самъ былъ бы не прочь вздремнуть, и звуки, издаваемые спящими, похрапывавшими на всѣ голоса, кто теноркомъ, кто басомъ, а кто баритономъ. Полз^гчался дивный концертъ.

Кромѣ непреодолимой силы этой снотворной философіи, была еще и другая причина, немало способствовавшая усыпленію всѣхъ слушателей, въ особенности насъ, учениковъ академіи, которымъ были отведены двѣ или три отдѣльныя скамьи по правую сторонз’- профессора. Дѣло въ томъ, что по з'трамъ насъ 63'дили слишкомъ рано, не давая выспаться. Это было главной причиной всѣхъ моихъ недомоганій, такъ какъ желзщокъ мой во время сна не з^тспѣвалъ произвести пищеваренія. Начальство вскорѣ замѣтило эту мою особенность и, въ концѣ концовъ, мнѣ позволили спать до семи часовъ, а не до безъ четверти шесть, когда по правиламъ надо было вставать, чтобы сойти въ общій залъ, гдѣ читалась з^гтренняя

молитва, послѣ которой начинались занятія, продолжавшіяся до половины восьмого.

Глава V.

ПО ПОВОДУ РАЗНЫХЪ НЕИНТЕРЕСНЫХЪ ПРЕДМЕТАХЪ НА ТУ ЖЕ ТЕМУ, ЧТО И ПРЕДЫДУЩЕЕ.