Жизнь волшебника

– Потому, что я мать.

– А я отец. Ты, думаешь, мать, так это уже всё? Почему ты не можешь его оставить?

– Ну, это не важно почему. Не могу, да и всё тут!

Постоянно во время этих ссор Федька крутится под ногами (куда ж его денешь?!) и неизвестно

что и откуда прорезается в нём. Иногда в минуты затишья он как-то не по-детски долго смотрит на

Нину и говорит: «Мама, моя мама». Потом, видимо, для того, чтобы не обидеть Романа, смотрит на

него и добавляет: «Папа, мой папа». Похоже, что он что-то уясняет или осознаёт для себя, потому

что эти фразы он повторяет бесконечно, разрывая души обоих. А однажды, сидя за столом между

ними, делает и вовсе потрясающее: взявшись ручонками за пальцы того и другого и как-то

внимательно, пристально глядя на них, перечисляет: «Мама, папа, Федяська». Если бы его кто-то

учил этому, то ещё понятно, но кому его тут сейчас учить? Для Романа эти дни тяжелы тем, что без

Нины он, сам не замечая того, прирос к Федьке всеми фибрами души. Он знает, что сыну нравится

засыпать, когда его поглаживаешь по головке, когда водишь рукой по спинке, знает, в каком

положении он больше всего любит спать, знает, сколько ложечек каши может съесть. И как его

отдать? Но… Но бесконечно это тянуться не может. А ведь жене-то деваться некуда – она будет

стоять до последнего. Некуда отступать и ему – старое ему не нужно.

– А кстати, почему Машка называет меня дрянью? – спрашивает как-то Нина.

– А я откуда знаю?

– Это ты её научил?

Хочется сказать «нет», но Роман с минуту молчит и признаётся:

– Я.

– Ты что, ненормальный?! Зачем ты это сделал?

– Для того, чтобы она тебе время от времени напоминала об этом…

– Дурак! – кричит она.

510

Что ж, пожалуй, дурак и есть. Тогда с этой «дрянью» вышло случайно. Специально он Машку не

учил. Конечно, может быть, жена и в самом деле дрянь, так ведь он сам испортил её. Нина, по

сути, выполняет его программу. Вот о чём не надо забывать.

…На остановку им одним не уйти. На улице ещё темно, рассвет лишь намечается. Одной рукой

Роман катит «сидячую» коляску с Федькой, в другой руке несёт чемодан с его вещичками. Федька,

поднятый сегодня раным-рано, вопреки ожиданиям, не капризничает, а относится к этому с

пониманием и даже любопытством. Конечно, одевать его пришлось полуспящего, но потом,

напившись тёплого чая, он быстро пришёл в бодрое состояние. А ехать в коляске по темноте ему,

кажется, даже интересно, в такое раннее время он ещё не ездил.

Подходя к автобусу, светящемуся квадратами окон, Роман из-за горького тумана на глазах видит

лишь яркий прямоугольник двери. Нина входит первой. Он подаёт ей чемодан. Оборачивается к

коляске, чтобы взять оттуда Федьку, а его там нет. Оказывается, выкарабкавшись из неё и

прошмыгнув под мышку, он стоит уже перед входом, протягивая руки к матери. У Романа

перехватывает дыхание, он поднимает сына к себе, смотрит, как взрослому в глаза, целует в

круглую упругую щёчку и ставит на первую ступеньку, пряча глаза от знакомых в автобусе.

Запомнит ли Федька его слёзы, как сам он помнит отцовскую слезу, когда они ехали в автобусе из

райцентра? Да, конечно, ничего он не запомнит – слишком мал ещё.

Тут же, не дожидаясь отхода автобуса, Роман хватает коляску и оттаскивает её за собой.

Словно спрятавшись в темноте, стоит и давится слезами. Автобус всё не уходит, а душа толкает на

то, чтобы вбежать в автобус, ещё раз взглянуть на сына, попытаться выпросить его у жены. Но

лучше выдержать, перетерпеть. Не надо истерик. На самом деле это будет лишь очередной, уже

публичный скандал с продолжением их неразрешимого противостояния.

Автобус, наконец, трогается и уходит, жёлто светясь задним окном, как какой-то отдельный

маленький мир, а Роман остаётся с пустой детской коляской. Зачем она теперь нужна? Может

быть, оставить её здесь или выбросить где-нибудь по дороге? «А может быть, это даже хорошо,

что моих родителей уже нет в живых, – приходит вдруг ему в голову совершенно нелепая мысль, –

мне одному пережить это куда легче. Но как мучились бы сейчас они…»

Дома он никак не может найти себе места. Плача, ходит по комнате или сидит на диване,

сдавив ладонями голову. И это продолжается час за часом. Наконец идёт к умывальнику,

ополаскивает лицо, сморкается. Вода успокаивает. Ему хочется подольше удержать эту спокойную

паузу, но, заглянув в спальню, видит там маленькую подушку, маленький матрасик и одеялко,

лежащие поверх общей постели… Укладываясь спать вчера вечером Федька уже по привычке

прислонился к нему и прошептал: «Папа, мой папа…». Роман и в тот момент едва не расплакался,

потому что Нина в большой комнате уже собирала в чемодан Федькины рубашонки. В последние

дни, когда проигрыш в противостоянии с женой стал очевиден, он особенно пристально, будто

фотографируя, наблюдал за тем, как ходит, как говорит Федька, как кричит, какие у него жесты, и

все это казалось ему очень милым и родным. И чем родней становился сын, тем больше

нарастало непонимание – как возможно с ним расстаться!? Но, оказывается, возможно. Теперь уже

всё… Вспомнив ручки Федьки, протянутые внутрь автобуса, Роман скошенно падает на кровать. Он