Жизнь волшебника

наверное, думает каждая из них. – Пусть обо всём этом заботятся мужики. Мне же надо сделать

что-то хорошее для одного этого человечка, ведь я для него самая главная». Вероятно, это

ощущение и есть основа всей женской духовности. Не потому ли женщины почти всегда духовно

выше, ласковей, добрей и чище мужчин?

Даже заснув днём минут на десять, Роман потом долго вспоминает сны, действие которых куда

длиннее времени сна. Сны кажутся интересней жизни. Выходить из них не хочется – жизнь скучна

и одинакова, а сны почти не повторяются. Так бы спал и спал.

Много рассуждая теперь о поступке жены, Роман делает вывод, что это он и сделал её такой.

Он сам постоянно разрушал её внутренний мир, сам её развращал. Он сам подсознательно

внушил ей те принципы, которые, в конце концов, и пустили в ней корешки. Его не устраивала своя

жизненная ситуация и он развалил её через жену.

Так это на самом деле или не совсем так, но ведь события-то, между тем, становятся куда

благоприятней, чем раньше. Хотя, по большому счёту, в ситуации с Лизой это не меняет ничего. И

дело не в том, где и как он мог бы устроиться в Москве, а в том, что он до сих пор ничего не

представляет из себя. Надо в этой жизни кем-то быть, а он всё ещё никто. Построение семьи в

жизни любого мужчины должно быть лишь второй, попутной задачей. Это может быть главным у

женщины, но не у мужчины. Так что ситуация эта на самом-то деле, пожалуй, благоприятна совсем

для другого – для того, чтобы принципиально, жизненно определиться. Ведь он ещё совсем молод,

у него ещё есть возможность сделать из себя всё, что он захочет. Надо лишь понять свою

настоящую, истинную роль в этой жизни. Жизнь на самом деле сложна и жестка. Нужно быть

достаточно сильным, чтобы не потерять в ней своего достоинства и не скатиться к роли серого

обывателя. В этой жизни нужно быть воином. Именно воином. Что-то в этом неожиданном

определении есть…

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Шнурок

Место жизни остаётся тем же, а жизнь на этом месте совсем иная. Главное её достоинство

состоит в том, что в ней совсем нет ссор и нервного напряжения. С Федькой можно жить одно в

507

одно. Ведь вот вроде бы не обращал на него всё время никакого особого внимания. И никакого

умиления к нему не испытывал. Даже само его рождение воспринял почти как нечто обыденное.

Но вот теперь-то все эти пропущенные чувства и нагнали. Спят они с Федькой вместе, едят вместе:

трудно сказать, кто к кому больше прилипает. Роману кажется, что в этой спайке он заряжает сына

энергией жизни, а от него питается некой энергией природных истоков. Изучив все его повадки и

привычки, можно обходиться без всяких запретов, лишь по необходимости направляя действия

сынишки в нужное русло. В тёплые дни он одевает Федьку и отпускает бродить по ограде. Чего не

жить с сыном, который сам уже вовсю ковыляет-разгуливает на своих маленьких ножках, обутых в

облупившиеся ботиночки? Роман, пригревшись под весенним солнцем на крыльце, смотрит то на

Федьку, то, прищурившись от яркого света, – на село. Хорошо, что сын его ничуть не отстаёт от

нормально доношенных и не искусственно вскормленных детей. А то, что он пока ещё часто

шлёпается на попку, так это ничего: крепче собьётся. Сегодня Федька охотится за ленивой кошкой,

которая прячется от него в пыльную, сухую прошлогоднюю траву. Странно, кстати, что кошка, с

самого начала не принятая Ниной, так и осталась просто кошкой, без всякой клички. И поэтому

вроде как без лица. Её словно не особенно и замечают. Правда, в разговоре с Федькой её

приходится называть Муркой. Но, в общем-то, что «Мурка», что «кошка» – всё одно,

индивидуальности нет. То ли дело – Мангыр. Тут сразу всё понятно: ушлый, хулиганистый, но

добрый и послушный.

Отыскав кошку, Федька пытается заграбастать её, но, захватывая вместе с ней длинную траву,

никак не может поднять. Кошка выворачивается и снова, ещё глубже забившись в густые

прошлогодние заросли, затихает там.

Матвей сейчас работает на току – провеивает пшеницу. Заехав как-то в обед, он берёт Федьку с

собой – пусть побегает по ровной асфальтированной площадке, убежать там некуда. Видя

огромные кучи пшеницы, Федька придумывает забаву: зарывается в неё головой, а потом трясёт

так, что зёрна брызгами разлетаются по сторонам. Матвей хохочет над ним от души. Федька

настолько забавляет его своими выходками, что Матвей готов взять его с собой куда угодно, даже

на святую для него рыбалку.

Сегодня Роман думает о такой странной закономерности: почему-то очень часто мы помним

своё прошлое лишь чем-то второстепенным. Из последних лет, прожитых в Пылёвке, в голове

всплывают какие-то нелепые картинки: остановка в райцентре (почему, спрашивается?), глинистый

берег Онона, вид на село (Господи, да вот он, этот вид, просто надо голову повернуть). А что ещё?

Вот, кстати, какой день был, когда родился Федька: пасмурный, ясный? Это не помнится. И как же

рассказать потом о нём сынишке?

Федька подходит и отдаёт свою вязаную шапочку. Не возражая, Роман на минуту прижимает его