Жизнь забугорная

«Так вот, Натан, побывал я на Восточном базаре. Мама родная, чего там только нет! Там есть всё: шёлковые ткани, маски чудовищ, ароматические масла, золотые и серебряные украшения, специи, покрывала и скатерти, папирусные закладки для книг, караваны кожаных верблюдов всевозможных размеров… Кстати, о верблюдах. Произошла там со мной одна хохма: захотел я сфотографироваться в одежде бедуина верхом на двугорбом верблюде. Договорился с погонщиком. Тот головой затряс, мол, не вопрос и подсадил меня на животное. Сам же и снимки сделал моим фотоаппаратом. А когда я возжелал слезть, бедуин мне помочь отказался и фотоаппарат мой себе за пазуху положил. В общем, пришлось вымогателю дать десять евро. Такая же скотина, как и его верблюд. Фотик-то он отдал, но его у меня на базаре потом всё равно украли. Поэтому не могу тебе выслать себя на верблюде. Уж не обессудь».

Аркадий Борисович снял очки, протёр бумажной салфеткой, водрузил их на макушку. День был погожий, солнечный. До обеда оставалось минут сорок. Так что письмо закончит он и даже опустит его в почтовый ящик, желтеющий у соседней скамейки.

«Сейчас, Натан, я отдыхаю в санатории, – продолжил он свою эпистолу. – В нашем с тобой возрасте дальние перелёты уже не рекомендованы. Вот и приходится после Египта поправлять здоровье. Но я не жалею, нет.

Помнишь, как на гастролях в Болгарии мы с тобой мечтали о «настоящей» загранице? Ты страсть как хотел увидеть Париж, а я тогда бредил Египтом. Мечтал снять на видеокамеру каменных сфинксов и знаменитую маску Тутанхамона, спуститься по длинному лазу в пирамиды, «Аиду» Верди посмотреть в оригинальных декорациях. Так вот, я её посмотрел. И в пирамиды проник. И в каирском музее маску эту сфотографировал. Правда, фотик у меня украли. Но я тебе, кажется, об этом уже писал.

Теперь и умереть можно, раз все мечты сбылись. Да шучу я, шучу. Ещё не все. Вот выйду «на свободу», куплю новый Мерседес. Уже присмотрел один подходящий».

Аркадий Борисович зашелестел страницами журнала. Рекламу курортов сменила автомобильная реклама. На глянцевом развороте полуголая девица возлежала на капоте супер-машины. Внизу кроваво-красными буквами было набрано: «Mercedes Benz ML55 – это серьёзно!»

– Самое то, – потёр руки Аркадий Борисович и углубился в чтение, лишь иногда отвлекаясь на новенькую медсестричку, выглядывающую из окна второго этажа.

Девушку звали Грета. Она не сводила глаз с пожилого господина в растянутых тренировочных брюках с широкими белыми лампасами. Тот уже больше часа, покачивая на весу видавшим виды шлёпанцем, сосредоточенно конспектировал содержание какого-то толстого журнала.

– Герр Крюгер, – обратилась медсестра к толстому лысому доктору, набирающему на компьютере мудрёный текст, – а правда, что герр Кацман был когда-то известным музыкантом?

– Погоди, Гретхен, сейчас закончу, – пробасил тот. – Сооруди-ка пока кофейку.

Когда девушка вернулась из подсобки, психиатр уже стоял у окна, наблюдая за пациентом.

– Шизофрения. Депрессивный синдром, – почесал он за ухом остро отточенным карандашом. – Перенёс сильнейший стресс. К нам поступил из травматологии… Его, деточка, сильно избили в подземном переходе, где господин Кацман в последнее время играл на скрипке.

Глаза девушки расширились от ужаса:

– Кто избил?

– Может, хулиганы, может, фашики. А может, и конкуренты, в чей огород он залез по неведению, – сдвинул толстяк плечами. – Преступников не нашли. Свидетелей не было. Сам пострадавший ничего не помнит.

Крюгер отхлебнул глоток кофе, потянулся к розетке с печеньем.

– Били жестоко, его же скрипкой. От инструмента остались одни щепки. Сам же маэстро получил закрытую черепно-мозговую травму, сотрясение мозга, множественные ушибы. М-да…

На глазах у Греты появились слёзы:

– Его часто проведывают?

– Из полиции дважды приходили. А так… Нет у него никого. Семьёй не обзавёлся, друзьями тоже… Одно слово – иммигрант.

– А коллеги?

– Какие там коллеги, – хмыкнул доктор. – Социальщик он. Ему на бирже предложили место копателя могил. Отказался. Затем направили убирать туалет на автобане. Тоже не пошёл. Сказал, что не дворник он, а музыкант. Ну, те и урезали ему социальное пособие, пригрозив совсем лишить материальной поддержки. Тогда-то у бедного Кацмана и случился первый «задвиг»…

– Кошмар! – покачала головой Грета. – А почему его в театр не направят или там…

Хриплый смех психиатра прервал её тираду:

– Ну, ты даёшь! У него же штучная специальность. А рынок труда предельно узок. Сколько, по- твоему, скрипачей требуется одному театру? – Девушка растерянно молчала. – То-то же! Я вообще удивляюсь иммигрантам, так рискующим на закате лет. Старое дерево не пересаживают.

Крюгер уселся на подоконник, продолжая наблюдать за пациентом. Помолчав, вернулся к оборванной мысли.